Месть еврея

Рочестер Вера И.

Три недели спустя после этого разговора отец Мартин объявил своего неофита достаточно подготовленным и на следующее воскресенье назначил крещение. Самуил снова заявил ему о желании открыть ему свою душу до совершения церемонии и просил его назначить день для тайной беседы.

— Сегодня же я могу быть у вас, дитя мое, и будь­те уверены, что какие бы сердечные раны вы не открыли, тайна их умрет со мной.

Вечером Самуил пошел в комнаты, некогда предназ­наченные для Валерии и чудесным образом уцелевшие от пожара. Следы разрушения давно исчезли, дом, сно­ва отстроенный и заново отделанный, принял свой обыч­ный вид, только распределение комнат подверглось окончательному изменению. Контора и все отделения банка занимали прежнюю квартиру Самуила, а сам он поместился в первом этаже, и кабинет снова занял свое место около таинственных комнат, постоянно, впрочем,

закрытых; видимо, избегая воспоминаний, он не вхо­дил в них уже более года. Но в этот день ему казалось, что единственным возможным местом для его тяжелого признания были комнаты, предназначенные когда-то той, которая разбила его судьбу.

В будуаре, обитом голубым бархатом с серебром, на мольберте завернутый в занавес во всю высоту стоял портрет. Самуил зажег свечи двух канделябров, стояв­ших на камине, передвинул мольберт к свету и открыл портрет. Валерия, как живая, предстала его глазам, та­кая, какой он видел ее в ту незабываемую минуту: в белом воздушном платье, с пучком цветов на коленях, с васильками в пепельных волосах, радостно ему улы­бающаяся.

Глубокий вздох вырвался из его груди.

— И ты тоже теперь не такая, какой была прежде,—• прошептал он.— Где то выражение простодушного до­верия и спокойной чистоты, которое отражалось в твоих синих глазах? Жизнь и страсти стерли его. Но какое преступление могла ты совершить, если муж тебя бро­сил? Ужели ты изменила Раулю так же, как прежде отказалась от меня и забыла? Какая гроза пронеслась над твоей головкой? Что сделало из тебя ту тень преж­ней Валерии, которую я вчера встретил?

Накануне экипаж его встретился с коляской, в ко­торой он увидел Валерию до того изменившуюся, что он положительно не верил своим глазам. Глубокая пе­чаль туманила ее лицо, глаза смотрели мрачно и суро­во, горькая складка легла вокруг ее рта, который, бы­вало, так весело улыбался. Она тоже узнала его, но тотчас же враждебно отвернулась и закрылась зонти­ком. Лицо Самуила вспыхнуло при воспоминании об этом проявлении враждебного чувства. Он порывисто задернул занавес, повернулся и, взяв один канделябр, отнес его в свою прежнюю спальню. Там он поставил его на стол, придвинул два кресла и, сняв с алькова Распятие из слоновой кости, положил его на Евангелие. Едва окончил он эти приготовления, как легкий стук в дверь возвестил о приходе священника.

— Какой кокетливый уголок устроили вы себе, мой милый друг. Это гнездышко хорошенькой женщины,— сказал тот улыбаясь.

— Эти комнаты предназначались не для меня, а для моей бывшей невесты, теперь княгини Валерии Орохай,— ответил Самуил, пододвигая кресло своему посети­телю.— Движимый своей безумной и неизлечимой лю­бовью, я храню воспоминание о мимолетной любви. Здесь, где я надеялся жить счастливо с женщиной, ко­торая, так сказать, толкнула меня на путь зла, я и хо­чу, отец Мартин, открыть вам свою душу. Перед этим символом Искупления, веру которого принимаю,— он по­ложил руку на крест,— я надеюсь на Его милосердие и прощение, хочу исповедовать свои грехи.

— Говорите, сын мой,— сказал священник, осеняя себя крестным знамением.— Милосердие Божье беско­нечно, и нет такого преступления, которого не искупи­ло бы раскаяние.

Самуил облокотился и с минуту сидел, закрыв ли­цо руками. Победив эту минуту слабости, он поднял го­лову и тихим голосом, ничего не пропуская, описал ду­ховнику своде жизнь: историю своей любви к Валерии, муки ревности, которые он вынес до и после за­мужества, собственное свое супружество, а затем рас­сказал, как Рауль нанес ему незаслуженно оскорбление на балу барона Кирхберга, чем поднял в его душе бе­шеную и дикую жажду мщения. После того Самуил признался, какой дьявольский замысел внушила ему одновременная беременность обеих молодых женщин, как он подменил детей с твердым намерением воспитать сы­на князя как настоящего еврея-ростовщика и сделать из него «отверженного», наделенного всеми теми недо­статками, которые незаслуженно приписывали ему само­му. Нисколько и ни в чем себя не оправдывая, он рас­сказал, как Руфь сделалась любовницей Рауля, как, несмотря на положение виновной, он безжалостно при­говорил ее к смерти, и как Руфь вызвала пожар, чтобы прикрыть им свое бегство и кражу бриллиантов.

Все более и более волнуясь этими воспоминаниями, он описал свою несчастную жизнь и ее пустоту, так как самый план мщения был разрушен той страшной лю­бовью, которую он почувствовал к украденному ребенку, свое намерение самоубийством избежать ответственности перед людьми и некоторое утешение, которое находил в убеждении, что за пределами земной жизни нет ничего.

—

И в то время,— заключил банкир,— когда я был убежден, что человек ничто иное, как материя, голос моего умершего отца доказал мне существование жиз­ни за гробом. И вот, отец Мартин, чтобы загладить хо­тя бы часть этого зла, которое совершил, я делаюсь христианином, возвращаю похищенному ребенку его ро­дителей, и сам не буду разделен с моим сыном различ- гым вероисповеданием. Примет ли Бог мое раскаяние и в решительный момент дарует ли мне силу победить иску­шение посягнуть на свою жизнь? Это покажет будущее...

Он замолчал и поник головой.

С ужасом, изумлением и участием выслушал священник длинный рассказ банкира.

— Ужасные бездны раскрывают разнузданные страс­ти в душе человека, вы это испытали, сын мой. В ослеп­лении вашем вы пожертвовали жажде мщения невинное создание, которому дали жизнь. Какая будущность ожи­дала несчастного ребенка, если бы тайну обнаружили, а вы привели в исполнение ваше злостное намерение и сделали бы его вдвойне сиротой? Нет, нет, не хочу и думать, что вы усугубите тяжесть вашего преступления. Оно уже дало весьма печальные плоды и заставило бедную Валерию жестоко поплатиться за измену вам. Да, сын мой, я должен вам сказать, что давно затаен­ная ревность бушевала в сердце князя, случай заставил его заметить удивительное сходство между вами и тем, кого он считал своим ребенком, но в котором нет ни одной черты его мнимых родителей. Тогда он заподоз­рил Валерию в измене и к завершению несчастья на­шел в медальоне, который всегда носила молодая кня­гиня, ваш портрет, спрятанный под его портретом. Пос­ле этого видного доказательства князь заявил старому графу и Рудольфу, что жена его изменила и покрыла его именем прелюбодеяние. Он покинул ее. Лишь прось­ба умершей матери удержала его от скандального про­цесса. Родные княгини до сих пор считают ее виновной, и я сам не мог додуматься до настоящего решения загадки.

Самуил вскочил с кресла бледный и потрясенный.

— О, несчастная! Помимо своей воли я мстил тебе и так жестоко! — воскликнул он, схватив себя обеими руками за голову.— Мое преступление наложило пятно на честь женщины? Нет, этого я не желал!..

— Пусть это, сын мой, докажет вам еще раз, как бес­сильна и слепа воля человека. Преклонитесь перед не­исповедимыми судьбами Господа, который иногда до­пускает преступление для того, чтобы оно послужило испытанием и направлением Его чад. Взгляните, как рука Господня употребила ваши собственные страсти на то, чтобы привлечь вас к познанию Бога, а, следовательно, к нравственному совершенствованию. Покаяние приве­ло вас к христианской вере и спасло вашу душу от безд­ны безверия. Безумную гордость Рауля, которая вну­шила ему считать себя выше других по праву проис­хождения, Бог наказал, толкнув его на преступление — связь с женой человека, которого он несправедливо ос­корбил, а Валерия, не имеющая смелости сдержать сло­во, данное избраннику своего сердца, терпит поругание, хотя и несправедливое, своей чести.

—Но мысль, что я причинил ей так много зла, страш­но мучает меня,— прошептал Самуил.

— Таковы всегда последствия дурных поступков. Но позвольте вам сказать, сын мой, что не бесплодными сожалениями, а делом должны вы искупить вину вашу. Окружив глубокой отцовской заботой и любовью похи­щенного ребенка, воспитав его религиозным, щедрым, который бы достойно для ближних пользовался огром­ным состоянием, оставленным вами ему, вы загладите в большей" мере вашу перед ним вину, потому что не имя и не общественное положение делают человека сча­стливым и составляют его заслугу перед Творцом. Я бу­ду усердно молиться, чтобы милосердие Божье не об­наружило вашего преступления, помогло бы Раулю и Валерии честно выполнить свои обязанности относитель­но Амедея и даровало бы вашей душе спокойствие, по­корность и силу долга.

Самуил желал, чтобы его обращение в христианство прошло как можно тише; ему неприятно, что опять пой­дут на его счет новые пересуды. Потому он решил, что таинство совершится без всяких пышностей в малень­кой церкви, где служит отец Мартин, тотчас после обед­ни и лишь в присутствии необходимых свидетелей. Ба­рон Кирхберг, единственный из христиан его знакомый, внушающий симпатию, был в отсутствии, но через по­средство фон-Роте члены одной очень почтенной семьи из его прихожан согласились быть восприемниками мил­лионера и его сына. То был отставной офицер, прожива­ющий на свою скромную пенсию с женой и замужней дочерью, выданной за какого-то мелкого чиновника. Эти простые и скромные люди приняли неофитов с самой ис­кренней приветливостью и восхищались красотой ребенка.