Месть карьерского оборотня
Шрифт:
Разуваев положил мобильник на тумбочку, сладко потянулся. Он лежал с открытыми глазами на широкой деревянной кровати, слушал сопение спящей рядом Марины и напряженно думал о том, с чем пришлось ему столкнуться.
С кем — почти ясно, он все-таки многое знает и может выстроить события в единую цепь. Мошка привязался к Тане Соколовой, придурок, и — убит. А кто с Танькой ходит? Роман Клейн. Гусляр поговорил с ним, потом с Танькой — и нет Гусляра. Он поссорил мента с женой, и… Молчун в его куртке пригнал машину домой, потом звонил… А живой ли он сейчас?
Почти ясно, да не совсем. Это или Роман, или его сестра, эта чертова немка, если он ей пожаловался, или сам Потап, если ему парень наплел о своих обидах. Они все трое были в старом карьере, когда убили оборотня. Кто из них сам стал оборотнем? Скорее всего, Роман, однако не исключено, что его сестра, она же встречалась с Егоровым. А если сам мент?
Тогда пощады ждать не следует, нужно рвать когти отсюда, и поскорее. Но это — вряд ли. Потап давно на него зуб точит, да ни хрена подобного не было, пока Мошка не привязался к Таньке. Значит, пацан? С ним можно потолковать, бабки дать, пообещать, что никто его телку и пальцем не тронет, глядишь, и угомонится немчонок.
Марина повернулась к нему, открыла глаза, сонно пробормотала:
— Чего не спишь, Лева? Мы ведь уснули часа в три… Ой, так все было классно!
— Пора на работу, Маринка, — сказал Разуваев.
— Ты так редко ко мне заходишь… — капризно сказала девушка. — Все свою корову ублажаешь, да?
Разуваев внимательно посмотрел на нее — симпатичная шатенка двадцати пяти лет, карие глаза с поволокой, мягкие черты лица, чувственные губы. Но не жена. Ирина дороже ему только потому, что слишком много сил и средств затратил, чтобы сделать капризную красавицу своей женой.
— О чем ты базаришь, Маринка? Не видишь, что творится вокруг меня?
— А что творится, Лева?
— Убивают моих людей, одного за другим! Ты что, на другой планете обитаешь?
— Я тебя жду, телик смотрю… Слушай, Лева, хочу такую же антенну, «тарелку», как у тебя дома. И телик другой, с широкоэкранным экраном.
— Грамотейка! — мрачно хмыкнул Разуваев. — Как я тебе «тарелку» поставлю? Народ подумает, а на какие шиши продавщица ларька такие вещи приобретает? Весь Карьер станет талдычить про это, Ирка узнает, проблемы возникнут. А у меня и так их до хрена!
— Ой, Лева… — томно протянула Марина. — Говорят, можно на чердаке поставить «тарелку», никто и не узнает. А уж про телик — точно. Тебе жалко, да?
— Ладно, подумаю. Разгребу это дерьмо, сделаем.
— Ты обалденный мужик, Лева, — промурлыкала Марина еще крепче обнимая его. — Хочешь?
— Нет, извини, мне пора. Да и тебе тоже, дорогая.
— Ох, нет, я еще часок посплю, в двенадцать откроюсь, хорошо, Лева? Да все равно утром почти нет покупателей.
— Разорюсь, на хрен, с такими продавщицами, — пробурчал Разуваев, вылезая из-под одеяла. — Но чтобы в двенадцать была на месте.
— Конечно, Лева. Если хочешь есть, там, в холодильнике, колбаса, сделай
Разуваев хотел сказать все, что думает о такой хозяйке, но Марина уже закрыла глаза и засопела. Он только рукой махнул, никакая она хозяйка, это давно было ясно, зато в постели — огонь, а не баба.
Надел черное демисезонное пальто, минут пять наблюдал за пустынным переулком поверх занавески на окне. Убедившись, что народу в переулке нет, быстро выскочил из хаты, со двора и стремительно зашагал по направлению к своему магазину, надеясь, что никто из соседей Марины не узнал его.
Весной поселок Карьер казался райским уголком — повсюду цвели фруктовые деревья, их ароматом были наполнены дворы, улицы и переулки, деловитые пчелы жужжали над белыми и розовыми цветами, над белыми гроздьями цветущей акации — сказка, да и только. Летом Карьер выглядел как рог фруктового изобилия, особенно для внуков, приехавших к дедушкам и бабушкам из дальних и ближних городов, — весь в зелени, на улицах зреет алыча и сладкая тютина, сливы и жерделы, которые можно срывать, не опасаясь хозяев — это же уличные деревья. А вот осенью поселок напоминал облезлую кошку. Листья опали с деревьев и кустов, и за ними стали видны покосившиеся заборы, хаты с обшарпанными стенами, и все это на фоне серого неба — тоска, да и только.
Разуваев подошел к своему магазину, у служебного входа заметил Краснова, который стоял, прислонившись к стене, и с мрачным видом двигал челюстями, жуя жвачку.
— Какие новости? — спросил Разуваев.
— Хреновые, Лева, — мрачно сказал Краснов. — Ты где прятался всю ночь?
— Тебе какое дело?! — сорвался на крик Разуваев. — Что-то случилось?! Толкуй и не задавай тупых вопросов!
— Случилось. Менты тебя разыскивали, весь магазин прошерстили, мою хату тоже…
— Зачем?
— Молчуна ночью кончили.
Разуваев стиснул пальцы в кулаки, болезненно поморщился.
— Как?
— Меня таскали на опознание менты. Кошмар. Вместо морды — череп в крови, на груди, где сердце, — сплошное кровавое месиво. На нем была твоя куртка, Лева. Ты специально его подставил, да?
— Никого я не подставлял. Просто хотел убедиться, охотится эта тварь за мной или нет.
— Значит, подставил. Да я не в претензии, такие дела творятся… А он, выходит, не сообразил, кто перед ним… Дождь был сильный, лукнулся на куртец твой… Чистая везуха. Но ведь второй раз не промахнутся, а?
— Заткнись! Может, нам таким образом намекают, что товар обещанный надо бы доставить, как договаривались?
— Лева, какие, на хрен, намеки? Он же тебя рвал на части, думал, что тебя, ты сгоняй в район, посмотри на труп Молчуна, сам все поймешь. Я видел…
— Да? Кто он?
— Понятия не имею. Но он не остановится, пока не кончит и тебя, и меня тоже. Я на ночь ставни запираю, Билла отвязываю, чтоб хоть знать дал, если припрется… Косу поставил в хате — пулей его хрен возьмешь, а если косой, так можно башку снести, а там и смыться успеешь…