Месть нерукотворная
Шрифт:
И он совершенно ясно представил себе медленно вплывающую, как белый лебедь, в горячий туман парилки через слегка приоткрывшуюся дверь с толстенной деревянной ручкой изнутри мощную тещину фигуру. Похожая на глыбу, она отличалась еще и тем, что впереди ее тела выделялся, как днище у корыта, в котором раньше купали детей и драили до остервенения на терке белье, слегка округленный, плотный живот. И особенно висящие чуть ли не до пупка размером с хороший медный пятак, тяжеленные груди с темно-коричневыми до черноты, как у негритянок, здоровенными кругами возле толстых, набухших и нагло торчащих вперед сосков также почти черного цвета. Она всегда приходила париться вслед за мужем, спустя один и тот же промежуток времени. Причем исключительно со своим собственным красного цвета пластмассовым тазиком, купленным ею как-то по случаю в деревенском магазине недалеко от дачи.
«Видно, — подумал Геннадий, — так было принято когда-то в колхозе „Ленинский луч“, где так
Теща парилась в бане основательно, используя каждый заход туда, будто последний в жизни. Вначале она садилась на нижнюю полку. В этот момент там обычно сидели, склонив головы в специальных белых фетровых колпаках, затихшие от ее всегда неожиданного явления мужчины. Потом, греясь на нижней полке, парила ноги с розовыми, натертыми греческой пемзой грубыми деревенскими пятками. После этого, поменяв воду в своем красном тазике, обливалась, черпая из него ковшиком настой из березы и дуба. А уж после этого вставала во весь свой рост возле каменки, уперев широченные, жилистые ладони полных рук с короткими, толстыми, в солидных и не снимаемых даже по такому поводу золотых кольцах пальцами в талию, с большим трудом различимую на ее фигуре. То есть чуть выше низко посаженного широченного таза с вздернутыми слегка вверх, объемными и чуть тронутыми целлюлитом булками. Затем, развернувшись лицом к опускавшим в этот момент совсем низко и головы, и глаза парильщикам, демонстрировала как будто специально для них все свои женские прелести. Судя по всему, она ими безмерно гордилась с детства, когда еще не достигла ни таких габаритов, ни положения в обществе, считая себя, по всей вероятности, своего рода деревенской мадонной, которой все вокруг обязаны только за то, что она появилась на свет. И широченные ступни ног с выпиравшей косточкой возле большого пальца, и округлый, начинавшийся чуть ли не от ключиц, бесстыдно выпиравший вперед, однако не жирный живот, и мускулистые голени, и необъемные бедра, самым невероятным образом сходившиеся в напоминающую поросшую густой, пышной растительностью глубокую воронку времен Второй мировой войны, образовавшуюся от прямого попадания вражеского артиллерийского снаряда. Все ее прелести, судя по ее виду, должны были быть для окружающих предметом невиданной красоты, обожания и вожделения. И конечно же ее свисающие почти до талии пудовые, с иссиня-черными, сексуально торчащими вперед сосками, как на картинах модернистов, груди — ее особая гордость и предмет настоящего женского достоинства.
Продемонстрировав себя окружающим со всех сторон и раскрасневшись к тому моменту основательно, теща произносила затем одну-единственную за все время, проведенное в бане, фразу: «Попарь меня, дорогой мой, теперь немножко». С этими словами она довольно лихо взбиралась на верхнюю полать, откуда как ветром сдувало доселе тихо сидевших парильщиков. Там она по-хозяйски расстилала белую, влажную от пара простыню, ложилась на нее в полный рост, предварительно расправив в стороны, чтобы не мешали, здоровенные ядра грудей. Так что, когда она устраивалась для парки на верхней полке, Стоявшим гурьбой у каменки мужикам в парной завесе были видны только выделявшиеся булки ее непомерного зада, над которыми и принимался работать вениками в первую очередь ее муженек — признанный мастер банно-парного дела. Отшлепав как следует своими вениками тещину задницу, он затем довольно долго трудился над ее спиной. Потом тщательно обрабатывал паром ноги и задранные кверху розовыми пятками широченные ступни. А уж после приходил черед вытянутых вдоль туловища полных рук с толстыми короткими пальцами в перстнях. Так длилось обычно не долго, минут пять, не больше. После чего раскрасневшаяся как рак теща, забрав свою простыню, скрывалась в прохладном предбаннике. Там, прежде чем сесть на скамейку отдохнуть за небольшим струганым столом, она плюхалась своим центнером в небольшую купель, в ледяную воду, выплескивая чуть не половину ее наружу. И лишь после этой замечательной процедуры в том же первозданном виде ждала мужиков с запотевшей бутылочкой пивка в руке.
Иногда, чтобы попариться в баньке с мужиками, теща прихватывала с собой жену племянника мужа Людмилу — молодую, плотно сбитую женщину, широкой кости, с довольно миниатюрной по сравнению с тещиной, конечно, фигурой. Людмила была застенчива и, откровенно покрываясь выступавшими на щеках розовыми пятнами, на самом деле стеснялась голой мужской компании. Поэтому в тумане пара она обычно появлялась в накинутой на плечи простыне, завязанной на здоровенный тугой узел чуть выше груди. Стеснение ее эта накидка, возможно, и скрывала,
В парилке Людмила вела себя тихо, как мышь. Садилась в накидке обычно на вторую полку, смотрела только перед собой, изредка поправляя при этом, по всей вероятности, незадолго до посещения бани специально уложенную высокую прическу густых черных волос, и вытирала сочившиеся по ее довольно приятному лицу крупные капли пота углом той же самой простыни-накидки. Создавалось впечатление, что ходила в баню она исключительно, чтобы угодить тетке. Это особенно было заметно, когда она время от времени, сидя на своей полке и наблюдая, как парилась та, демонстрируя свои телеса собравшимся, заглядывала ей в лицо большими, преданными, как у собаки, глазами. Потом также тихо уходила вслед за ней в прохладный предбанник. В купель она не бросалась, а также тихо, без слов, садилась на скамью в своей изрядно намокшей в парилке простыне, ожидая прихода истово — со вскриками, стонами, охами — плескавшейся в ледяной воде купальщицы.
Мужики, откровенно резвившиеся с вениками и поддававшие ковшик за ковшиком для еще более сильного жара, вновь видели ее, только выбегая в предбанник. Людмила сидела там рядом с тещей Геннадия за столом и пила противное ей пиво «Золотая бочка», закусывая его при этом солеными кусочками предварительно очищенного от чешуи здоровенного леща или изъятой из его чрева до черноты засохшей икрой.
Рядом с будто вырубленной скульптором из гранита распаренной физиономией тещи и ее порозовевшими от банной жары, свисавшими ниже крышки стола увесистыми грудями, она смотрелась довольно приятно. А в своей белой простыне-пончо с раскрытым впереди треугольником выглядела интересной, милой, скромной и даже почти миниатюрной куколкой Мальвиной, верный Пьеро которой, не в пример жене, бросался на пиво с нескрываемой жадностью.
После того как банные мадонны покидали мужскую компанию, тесть мигом доставал из укромного местечка припрятанную заранее поллитровку «Гжелки». Непременно доливая как минимум стаканчик в перелитое из бутылки в кружку пиво, он всегда при этом повторял одну и ту же любимую фразу: «Пиво без водки — деньги на ветер». Махнув так кружечку-другую, он вместе со всей компанией банщиков продолжал парную процедуру с еще большим размахом и азартом. Так продолжалось обычно около трех часов, иногда — больше. За это время теща успевала не только помыться в душе вместе с Людмилой, наставляя ее при этом на правильный путь, но и привести себя в порядок, переодеться к вечеру, налепить целую гору сибирских пельменей, сделать бесчисленные, украшавшие стол салаты и приготовить многое другое. В том числе разложить в небольшие хрустальные розетки кусочки масла непременно с красной икрой и заранее расставить на столе заиндевевшие в холодильнике бутылки любимой тестем «Гжелки».
И к тому моменту, когда парильщики завершали свою банную эпопею непременной уборкой и мойкой самой парилки, все было давно готово для естественного и плавного перехода ко второй, завершающей части обычно субботнего вечера отдыха, который в зависимости от настроения мог длиться сколь угодно долго.
Иногда теща ходила попариться в баньку со своими двумя дочерьми-акулами Алкой и Любкой. Мужская парная компания в таком случае напрочь исключалась. Обе считали себя светскими дамами и такие «советско-колхозные» формы общения не могли себе даже представить, не говоря о том, чтобы участвовать в них. Невысокие, низкозадые, как отец, и широкоскулые, как мать, они считали себя писаными красавицами. Но дотянуть до того, чтобы хоть отдаленно приблизиться к такому определению, им обеим, и они это прекрасно понимали, мешала наследственное!
Именно поэтому часто злились они, особенно старшая, на своего в общем-то делового и разумного папашу, называя его то злобным карликом, то головастиком. Однако все это не мешало им использовать папашины связи и тратить его деньги.
А от мамаши — вместе с широкой костью, монголоидными скулами и неприятным ртом с узкими губами, короткими и полными ногами — сестры с лихвой взяли врожденную наглость, граничащую с хамством, и непомерную требовательность ко всем окружающим, которые якобы постоянно должны им только за то, что они явились на белый свет. Сами себе обе сестры нравились невероятно, однако физические недостатки, несмотря на все физкультурно-парикмахерские и врачебные ухищрения, к которым они постоянно прибегали, тратя на это кучу денег своих родителей, мужей и любовников, скрыть им, по большому счету, не очень-то удавалось. При этом природные изъяны сестрички довольно удачно компенсировали, постоянно посещая супермодные парикмахерские и фитнесы, покупая сверхдорогую одежду, обувь, украшения и парфюм в парижских бутиках и дорогих элитных магазинах. А заодно и участием в элитных рублевских тусовках, где все это ценилось много выше любых природных человеческих качеств и даже физических данных.