Месть Нофрет. Смерть приходит в конце
Шрифт:
– Машина доверия не внушает, того и гляди развалится.
– Может, и развалится. С нею точно не все в порядке. Но иракцы молодцы: соберут, проволочкой свяжут, скажут свое волшебное «иншалла» – и, смотришь, покатила дальше.
– У них на все и всегда ответ один – «иншалла», да?
– Да. Переложил ответственность на Аллаха, а сам вроде ни при чем.
– И дорога тоже не самая хорошая, – выдохнула Виктория, в очередной раз подпрыгивая на сиденье. Широкая и вроде бы ровная, дорога не оправдала ожидания. Широкой она осталась, но теперь в ней появились выбоины.
– Дальше будет хуже! –
Так они ехали, подпрыгивая и подскакивая, но веселые и довольные. Вокруг тучами поднималась пыль. Посередине дороги, не обращая внимания на предупредительные взвизги клаксона, проносились большие, забитые арабами грузовики.
Они проезжали мимо огороженных садов, женщин с детьми на обочине, ишаков с грузом на спине, и каждая новая деталь становилась для Виктории частью волшебного приключения: поездки с Эдвардом в Вавилон.
Дорога заняла два часа, и к месту назначения они прибыли растрепанные и разбитые. Непритязательные руины, кучки глины и осколки битого кирпича поначалу разочаровали Викторию, ожидавшую увидеть колонны и арки вроде тех, что изображались на открытках с видами Баальбека. Но разочарование мало-помалу рассеивалось по мере того, как они, следуя за гидом, перелезали через горки обожженного кирпича. Его многословные пояснения Виктория слушала вполуха, но когда они направились по Дороге процессий к Воротам Иштар, с полустертыми рельефными изображениями невероятных животных на стенах, на нее вдруг снизошло ощущение величия прошлого, желание узнать что-нибудь об этом великом, гордом городе, лежащем теперь мертвым и покинутым.
Отдав должное древностям, они устроились возле Вавилонского льва – перекусить тем немногим, что прихватил с собой Эдвард. Гид, милостиво улыбнувшись, удалился, но прежде настоятельно порекомендовал молодым людям посетить музей.
– Это что, обязательно? – пробормотала разморенная жарой Виктория. – А по-моему, вещи, когда на них лепят ярлычки и помещают в ящики, становятся какими-то ненастоящими. Я однажды ходила в Британский музей, и это было ужасно скучно и утомительно для ног.
– Прошлое всегда навевает скуку, – сказал Эдвард. – Будущее куда как важнее.
– Дело не в скуке. – Виктория указала зажатым в пальцах сэндвичем в сторону невзрачных руин. – Здесь присутствует ощущение… да, величия. Помнишь стихотворение? «Когда был ты Царем Вавилона, а я – христианкой-рабыней…» [15] Может, мы и были ими. Ты и я.
– Думаю, к тому времени, когда появились христиане, царей вавилонских уже не было, – заметил Эдвард. – По-моему, Вавилон обезлюдел уже за пять или шесть столетий до новой эры. У нас частенько выступают разные археологи, читают лекции обо всем этом, но в моей голове даты не задерживаются. Кроме разве что самых важных, греческих да римских.
15
Измененный вариант строки из стихотворения Уильяма Эрнеста Хенли. В оригинале: «Когда я был Царем Вавилона, а ты – христианкой-рабыней…»
– Тебе хотелось бы быть Царем Вавилонским?
Эдвард глубоко вдохнул и выпятил грудь:
– Да, неплохо бы.
– Ну, тогда
– В те времена люди понимали, что такое быть царем! Потому и могли править миром и наводить порядок.
– Не уверена, что мне понравилось бы быть рабыней, – задумчиво сказала Виктория. – Христианской или какой-то другой.
– Мильтон был прав: «Лучше править в Аду, чем прислуживать на Небесах», – продекламировал Эдвард. – Мне его Сатана всегда нравился.
– А я до Мильтона так и не дошла, – виновато призналась Виктория. – Но зато я ходила в «Сэдлерс-Уэллс» на «Комус». Прекрасный балет, и Марго Фонтейн танцевала словно ледяной ангел.
– Если б ты была рабыней, я бы тебя освободил. Освободил и взял в свой гарем – вон туда. – Молодой человек неопределенно махнул в сторону какой-то кучки мусора.
В глазах Виктории вспыхнули огоньки.
– Кстати, о гареме… – начала она.
– Как у тебя с Катериной? – торопливо спросил Эдвард, уводя разговор от опасной темы.
– Как ты понял, что я подумала о Катерине?
– А ты о ней подумала? По правде говоря, Викки, я очень хочу, чтобы вы с Катериной подружились.
– Не называй меня Викки.
– Ладно, Чаринг-Кросс. Я хочу, чтобы вы с Катериной подружились.
– Вы, мужчины, такие глупые… Так уж вам хочется, чтобы ваши знакомые девушки еще и между собой передружились.
Эдвард выпрямился, потянулся и, закинув руки, сцепил пальцы на затылке.
– Ты неправильно все представляешь. И в любом случае твои намеки насчет гарема просто нелепы…
– И нисколечко они не нелепы. Я ведь вижу, как эти девицы пялятся на тебя, прямо-таки пожирают глазами! Меня это ужасно бесит!
– Замечательно. Мне нравится, когда ты бесишься. Но давай вернемся к Катерине. Знаешь, почему я хочу, чтобы ты поближе сошлась с нею? Потому что через нее легче разведать все, что нам нужно. Она точно что-то знает.
– Ты так думаешь?
– Помнишь, что она сказала насчет Анны Шееле?
– Уже забыла.
– А что у тебя с Карлом Марксом? Подвижки есть?
– Принять в раскрытые объятья пока никто не предлагает. И вообще, Катерина сказала вчера, что партия меня не примет, потому что я недостаточно политически сознательная. Честно говоря, читать всю эту ерунду у меня мозгов не хватает.
– Так ты, значит, политически несознательная? – рассмеялся Эдвард. – Бедная Чаринг-Кросс… Знаешь, Катерина, может, и умница, и с политическим сознанием у нее все в порядке, но мне все равно больше нравится лондонская машинисточка, которая даже слово из трех букв без ошибки не напишет.
Виктория вдруг нахмурилась. Его шутка напомнила ей недавний странный разговор с доктором Рэтбоуном. Она рассказала о нем Эдварду, и тот, похоже, расстроился даже больше, чем она ожидала.
– Серьезное дело. Очень серьезное. Постарайся вспомнить, что именно он сказал, какими словами.
Виктория постаралась.
– Я только не понимаю, почему ты так забеспокоился.
– Что? – рассеянно спросил Эдвард. – Девочка моя, неужели ты не понимаешь, что это значит? Они раскусили тебя и предупреждают. Мне это не нравится. Совсем не нравится.