Месть Шарпа
Шрифт:
— Атакуем ночью, — продолжал Кальве, — потому что, если отребье пузатого попытается напасть на нас по свежим следам, мы сможем ударить первыми, и они будут так же беспомощны, как вы накануне.
Ночной бой, считал Кальве, плохо сказывается на боеспособности необстрелянных подразделений. Потому-то он и не посылал свою не нюхавшую пороха бригаду в ночные атаки под атаки под Тес-де-Буш.
— Будь у меня там больше ветеранов, я бы надрал вам задницу!
— Многие лягушатники хвастали, что надерут мне задницу, — мягко возразил Шарп, — А с моей задницей пока всё в порядке.
— Просто
— Мне помогла мадам Кастино.
— В постели, да?
— Нет. — отпёрся Шарп.
— Хорошенькая, небось?
Шарп поколебался:
— Да.
Кальве сказал со смешком:
— Женщины. Никогда их не понимал. Они облают десяток чистокровных кобелей, чтобы перед дворнягой вроде меня или вас свалиться на спину, как подстреленные. Мне-то жаловаться грех. Помню, одной итальянской герцогине я признался, что мой отец всю жизнь копал канавы, и она тут же затащила меня в койку! — он покачал головой, — Вымотала хуже, чем казачья засада.
— Я же говорил вам, — терпеливо произнёс Шарп, — что не спал с мадам Кастино.
— Серьёзно? С чего бы ей тогда так печься о вашей шкуре?
Генерал успел просветить стрелка относительно письма Люсиль, заставившего Наполеона по-новому взглянуть на роль Дюко в исчезновении золота.
— Она же клялась, что вы невинны, как новорождённый. С чего бы?
— С того, что я невиновен. — в десятый, наверно, раз повторил Шарп.
От заботы Люсиль на душе у него становилось тепло и до странности легко.
— А вы женаты, генерал?
— Боже, да. — Кальве выплюнул табачную жвачку, — Чем мне нравится война, англичанин, так это тем, что держит нас от наших жён подальше, а к чужим поближе.
Шарп усмехнулся и попросил у Кальве подзорную трубу.
— Нападать лучше с того боку.
— Очень ценное замечание. — съязвил генерал, — Думаю, даже деревенский дурачок докумекал бы, что нападать лучше с той стороны.
Шарп насмешку игнорировал. Они с Кальве быстро нашли общий язык, что было неудивительно. Оба вышли из нижних чинов, оба не знали ничего, кроме войны. Кальве поднялся чуть выше, но у него было то, что отсутствовало у Шарпа: бесконечная преданность одному человеку. Шарп никогда не сражался за короля Георга, Кальве никогда не сражался ни за кого и ни за что, кроме императора. Союз с Шарпом генерал рассматривал как явление временное, в данный момент неизбежное. Шарп подозревал, что генерал и в преисподнюю помчится вприпрыжку, буде Наполеону вздумается поглазеть на старика-Вельзевула в клетке.
Вилла Лупиджи, впрочем, на преисподнюю не походила. Оборонительных укреплений здесь не имелось, даже оставшихся в наследство от прежних неспокойных веков. Здесь не было гласиса для заполошного подъёма, равелинов для боковых обходов и изрыгающих картечь пушечных амбразур. Обычные развалины, вознесённые над местностью. Ночью Шарп с Кальве обогнули скалу по кругу, приметив фонари на обращённой к морю стороне и непроглядную темень в руинах на востоке. С востока и решили ударить.
Осталось выяснить число защитников. Наблюдая
— Драчка будет что надо! — крякнул Кальве.
— Псины меня беспокоят. — поморщился Шарп.
Кальве оскалился:
— Что, англичанин, страшно?
— Да. — не таясь, ответил Шарп.
Честность его произвела на Кальве впечатление.
— Как-то так сложилось, что от боя к бою страха всё больше и больше. Под Тулузой и вовсе…
Кальве выпятил подбородок:
— Я постарался. Беднягам рекрутам так хвосты накрутил, что они в атаку бежали от меня, как сатана от ладана!
— Сражались они славно. — признал Шарп.
— Что толку? Не победили же. Уж вы, дружок, об этом позаботились!
— Не я. Шотландец по фамилии Нэн. А ваши его убили таки.
— Хоть какое-то утешение. Я, вообще-то, шёл туда умирать. А в конце и вовсе пули в спину ждал. Не судилось. Старею, видать. Шутки шутками, а я тоже здорово трусил там. — откровенность Шарпа развязала язык Кальве, — Это всё после России. До неё я просыпался и от мысли, что сегодня я с кем-нибудь сцеплюсь, мне танцевать хотелось. А в России… Там, видать, на каждом привале я терял маленькую частичку своей бесшабашности. Терял, терял, пока она и вовсе не иссякла.
Он внезапно смутился, жалея, что разговорился так некстати:
— Впрочем, лечится болезнь просто. Коньяком.
— А у нас — ромом.
— Коньяк и копчёная грудинка. — облизнулся Кальве, — Перед схваткой — лучшая закуска.
— Ром и говядина. — не соглашался Шарп.
— Дело вкуса, англичанин. В России я сжевал одного из своих капралов. Жестковато, но вполне съедобно.
Кальве отобрал у Шарпа подзорную трубу и принялся разглядывать вымершую прокалённую солнцем виллу:
— Пойдём часа в два ночи. Как считаете?
Шарп отметил, что генерал, при всей его спеси, советуется с ним:
— Разумно. Делимся на две группы. Мы выступим первыми.
— «Мы», англичанин?
— Стрелки, генерал. Наша троица. Мы.
— Кто тут, интересно, командует, я или вы? — возмутился Дюко.
— Мы — стрелки, генерал. Лучшие из лучших, и стреляем мы искуснее любого из вас.
Только гордость, проклятая солдатская гордость побуждала Шарпа идти в авангард. Он похлопал по прикладу винтовки Бейкера:
— Хотите нашей помощи, генерал, пустите нас вперёд. Предпочитаю находиться подальше от ваших обломов, когда они, как стадо быков, грохотом копыт переполошат врага. К тому же, наша зелёная форма больше подходит для ночной атаки, чем ваша. Она темнее.
— Как и ваши души. — проворчал Кальве, — Ради Бога, хотите — идите первыми. Мне-то что. Вдруг свиньи не дрыхнут, а поджидают нас, пусть уж лучше они вас покрошат, чем моих ворчунов. — он отполз по склону назад, — Стоит вздремнуть, англичанин, благо время есть.