Месть смертника. Штрафбат
Шрифт:
– Сразу офицером, что ли? – поинтересовался кто-то.
– Почэму сразу? Учился долго. Меня, когда определяли, спрашивали: «Из винтовки стрелять умеешь?» Умею, да. «А товарищу Михаилу Максимовичу Гвишиани нэ родня?» Все, говорю, Гвишиани, – родня. Тогда, говорят, в офицерскую учебку пойдешь. Я и пошел. Долго учился, шесть месяцев. Оттуда уже лейтенантом вышел…
У входа в блиндаж показался караульный. Вместе с ним внутрь проникла волна удушающего жара, поэтому на вошедшего посмотрели с неприязнью. Дозорным оказался Смирнов. Одет он был в рваные бриджи, обернутую вокруг головы нательную рубаху, обмотки вместо жарких сапог и ремень с повисшим на нем раскаленным
– Товарищ комбат! – обратился он к Титову. – Докладываю: гвардейский полк отбил город! Над зданием исполкома… или что у них там… подняли красный флаг!
– Отличная новость! – сказал Титов, оторвавшись от бумаг. – Что-то еще… товарищ рядовой?
От такого обращения Смирнова передернуло. Он полагал себя уже состоявшимся героем с обещанным орденом на груди. Конечно, почти все поклонники его подвига под прикрытием группы смертников теперь тоже были в земле, но это ничего не меняло. Однако комбат Титов и не думал пренебрегать договором с разведчиком, просто давал понять, что бумага о подвигах Смирнова еще не одобрена командованием. А учитывая, что таких хвалебных представлений Титов собирался сделать три сотни…
Смирнов помрачнел, но «рядового» проглотил.
– Неплохо бы сменить часовых, товарищ комбат, – сказал он. – Со всех течет в три ручья, глотки сухие, бойцы с ума сходят.
– По времени вам еще час жариться, – сказал Титов. – Но раз так, разрешаю смениться на час раньше. Старшина, проследи за сменой караула.
После этих слов комбат снова зарылся в бумаги.
– Есть проследить за сменой караула! – негромко откликнулся Белоконь.
Он медленно поднялся. Если подниматься быстро, будет штормить и подташнивать. Жара, забинтованная голова… проклятый осколок.
Белоконь взял с собой четверых штрафников включая Сивого. Остальных караульных он рассчитывал найти в соседнем блиндаже.
Раскаленный Смирнов остался в землянке.
– Да-да, товарищ штрафной старшина, – напутствовал он Белоконя, – иди полюбуйся на это торжество рабоче-крестьянского оружия. Не часто у нас в последнее время такие торжества бывают.
Белоконь не обратил на него внимания. После того как Смирнов куда-то пропал во время основной бойни и появился среди штрафников, когда все уже было позади, Белоконь чувствовал к нему отвращение.
Он расставил дозорных, после чего едва не свалился от теплового удара. Над одной из огневых точек был сооружен навес из куска холстины на палках; Белоконь сел под холстиной и опустил голову между коленями. Через минуту немного отпустило.
Когда в голове прояснело, он обнаружил, что рядом сидит Сивой – преступный акын занял этот самый комфортный пост с одним их своих уголовников. По праву авторитета, которое Сивому почему-то казалось незыблемым даже в штрафбате. Выжившие люди Титова не любили его за эту блатную наглость.
Сивой достал один из своих многочисленных немецких портсигаров, извлек папиросу и протянул ее Белоконю вместе с трофейной зажигалкой.
– Покури, старшина, – сказал он. – Покуримши оно легче.
Табак у немцев был не ровня солдатской махорке – у него даже вкус имелся.
– А если пожрать нормально – еще легче, – проинформировал Сивой. Судя по усыпавшим его гладкий череп шрамам, уголовник десятки раз приходил в себя с разбитой головой и теперь точно знал, о чем толкует. – Да только где ж тут нормально пожрешь?..
– Фашистского пайка тебе мало? – спросил Белоконь.
– У них здесь один мед и шоколад, сам знаешь. Все тает, течет, скоро задница от них слипнется… Мяса бы
– Какие уж вши, – с сомнением сказал Белоконь. – Меня никто не заедает, тебя и подавно не заедят.
Но Сивому, похоже, хотелось просто поныть.
– В баньку бы! – жалобно проговорил он. – Все бы отдал за баньку! И морду бы поскоблить! В этой щетине еще жарче-то…
– После войны помоешься, – мрачно ответил Белоконь, терзаемый схожими желаниями. – А бриться… ну, брейся, никто не запрещает.
– Так ведь нечем, старшина! Своего инструмента нет, у немчуры какие-то фитюльки вместо бритв… Может, у тебя какая бритвочка имеется?.. Сыграл бы портсигар против бритвы? Ты только не вспыли, я просто спрашиваю!
Последние слова Сивой произнес очень поспешно.
Портсигар… Сперва этого добра хватало у гниющих на солнце фрицев. Потом перестало хватать. Белоконь даже не пытался пересилить себя и взять папиросы у мертвых, так и вертел самокрутки. Сбор трофеев на занятой высоте его не интересовал. Старшина был слишком занят – он переживал за своих женщин. Думал о них, когда рыл землю, грезил, когда проваливался в тревожный сон…
Все, что он добыл для себя, – губная гармошка да карманная библия на немецком. Эти вещи лежали на нарах, Белоконь дважды на них засыпал, прежде чем заметил. Гармошка была нестандартной – на ней были изображены бегущие олени и заходящее солнце. Библия была напечатана на очень хорошей бумаге. Белоконь оторвал и выбросил переплет и с тех пор приобщался к религиозным таинствам через легкие – сворачивая самокрутки. Если подумать, это был самый короткий путь.
В мрачные минуты душевной тоски Белоконь извлекал из гармошки с оленями тоскливые всхлипы и нечеловеческий вой. Она приглянулась Сивому, западавшему, как ворона, на все блестящее. Белоконю гармошка нравилась, но не настолько, чтобы не обменяться на что-нибудь полезное. Да хотя бы на хороший портсигар с папиросами. Но Сивой, несмотря на то, что портсигары достались ему даром и было их у него штук десять, вот так запросто меняться не хотел. Уголовнику это казалось какой-то дикостью – взять и обменяться. Он предлагал играть в карты, биться об заклад, кидать монетку – делал все, чтобы у него была возможность получить предмет без обмена. Причем по лагерной привычке норовил взять Белоконя наглостью. А как насчет сыграть, начальничек? Не боишься, мол?.. Белоконь между тем был на грани помешательства от событий последней недели. После второго такого наезда он сорвался. Белоконь схватил саперную лопату и погнался за шустрым уголовником – наверное, хотел зарубить. Гонял он его недолго – успокоился, обежав большую часть траншей. С тех пор Сивой очень явственно чувствовал в Белоконе силу и вел себя не так нахально, как с остальными. В глазах уголовника новоиспеченный старшина встал на одну ступеньку с начальниками – Титовым и Гвишиани.
В этот раз Белоконь просто не обратил внимания на предложение сыграть. Да и бритвы не было.
– Не барин, ножом побреешься, – сказал он.
– Ножом я себе всю шкуру сдеру, – сказал Сивой, – пока результат-то будет.
– Если нормально заточить, то не сдерешь.
– Эх, старшина, старшина… Сам заросший, а меня учишь.
Белоконь пожал плечами.
– Мне не до этого. Я и топором побриться могу, если будет надо.
– Как припрет, можно и голой задницей, – сказал Сивой. – Полрожи в кровищу, подумаешь! А ты так, чтобы начисто и не сдирая шкуру, можешь, старшина? Топором-то?