Месть сыновей викинга
Шрифт:
Лишь когда меня начинает безудержно рвать, она понимает серьезность происходящего. К этому моменту ступня так сильно распухла и стала настолько чувствительной, что я не мог наступить на ногу. Отек стремительно распространяется вверх. На коже вокруг змеиного укуса образуются волдыри. Когда мама подбегает ко мне, я уже насквозь мокрый от пота. Она несет меня к хижине, я задыхаюсь. К счастью, матери хватает присутствия духа выдернуть из крыши соломинку и вставить ее мне в горло. В противном случае я вряд ли бы выжил, так как мой язык увеличился и вскоре стал таким огромным, что уже не помещался во рту. Я принимаюсь со свистом жадно вдыхать воздух через соломинку. Лишь спустя двое суток отек начал
Когда наутро третьего дня я уже могу смотреть сквозь щелочки опухших глаз, замечаю, что деревянное распятие, всегда висевшее на стене над кроватью, исчезло. Вместо него появились статуэтки языческих богов. Грубо обработанные деревянные фигурки, влажные от свежей крови. Маленькое мохнатое тельце с перерезанным горлом лежит перед ними. Это козленок из загона, примыкавшего к задней части дома.
Мать осторожно вынимает соломинку из моего горла. Я не осознаю, насколько был близок к смерти. Мои мысли заняты кое-чем другим.
– Ты принесла в жертву своим богам одну из наших коз?
Упрек, прозвучавший в моих словах, заставляет ее нахмурить светлые брови. Возможно, это реакция на то, что я назвал Одина и Тора «ее богами».
Она всегда старалась заставить меня больше верить – поклоняться им, приносить жертвы, почитать их и бояться, ползать ради них в пыли и просить у них помощи во всем, как делала она сама. Но я не видел доказательств того, что единый бог сельчан или многоликий пантеон матери имеет какую-то власть в лесу. Звери полагаются лишь на собственные способности, так почему я должен поступать иначе? У волков я научился охотиться. У зайцев – быстро бегать. У оленей – бесшумно ступать по земле. Пока я не умею летать, как птицы, но думаю, это вопрос времени.
– Это приключилось с тобой из-за недостатка веры, – сердито заявляет мать. – Локи – единственный из богов, который является в змеином обличье. В нем, как и в тебе, течет волчья кровь. Он хотел дать тебе понять, что пора вырасти и начать серьезно воспринимать вещи, без которых невозможно обойтись.
– И без чего же я не могу обойтись?
Она обреченно вздыхает.
– Старые боги капризны, но их можно уговорить прийти на помощь, если приносить жертвы. Белый Христос жесток, непреклонен и ревнив, он ненавидит остальных богов и неустанно поддерживает своих почитателей. Именно поэтому многие обратились к нему. Но другие люди, как и я, считают, что разумнее ладить со всеми богами, и я хотела бы, чтобы ты поступал именно так. Тебе исполнилось десять лет. Ты уже не ребенок.
Это самое длинное наставление, с которым она когда-либо ко мне обращалась. Многословие подчеркивает важность назидания.
– Я прекрасно знаю этих древних богов, – отвечаю я, ибо долгими зимними ночами слушал ее истории о мудром одноглазом Одине, его сыне Торе, который катится по небу на своей колеснице и ударами молота порождает гром, и о других богах, что живут в Асгарде и редко являются в мир людей. – Но ты никогда не рассказывала мне о Белом Христе.
Она краснеет и признается, что не может рассказать никаких подробностей, так как сама толком ничего не знает.
– Как ты знаешь, я родом из страны данов, – объясняет она. – А там поклоняются старым богам. Но здесь, в Англии, Белый Христос обладает великой силой, и было бы замечательно, если бы ты знал о нем побольше. Я давно размышляю, не
– Но я не говорю на их языке.
– Я могу научить тебя. Когда я покинула родину и оказалась здесь, я совсем не говорила по-саксонски. Но наши языки не сильно различаются, потому что саксы ведут происхождение от англов и ютов, которые пришли сюда несколько веков назад. Главное – научиться по-разному произносить слова.
– То есть я должен покинуть тебя? Покинуть лес?
Мать бледнеет и смотрит на меня взглядом, полным страха: прежде она не подпускала эту мысль так близко к себе.
– Здесь ты можешь вновь наткнуться на Локи, – пытается она обосновать возникшую идею. – И он наверняка опять тебя укусит. Мы ведь уже говорили о том, что боги капризны.
Я гляжу на мертвого козленка.
– Может ли Локи в обличье змеи прокусить козью шкуру?
Мать смотрит на меня долгим взглядом, затем целует в лоб.
– Какой ты смышленый, мой подросший мальчик!
Каждый год с приближением зимы я провожаю волков до опушки леса, где начинаются поля. Этой осенью волки с любопытством принюхиваются к моим новым башмакам из козьей кожи. В остальном все как обычно. Правда, меня сильнее, чем прежде, тянет двинуться вслед за волками на юг. Я все еще помню речь матери о богах. И хоть мать больше не возвращается к ней, я не могу не замечать, что она смотрит на меня новым взглядом. Она права в том, что я взрослею. Мы оба знаем – что-то должно случиться. Как заяц, замерший в надежде не быть обнаруженным, мы затаились и полагаем, что все завершится само собой.
Я прощаюсь с волками долго, с каждым по очереди. Я знаю волчат с той поры, когда они были крошечными комочками меха с когтями и целиком помещались у меня на руках. Теперь это подросшие молодые звери, готовые к обретению собственного жизненного опыта. Я знаю, что весной, когда они вернутся, лишь половина из них останется в стае, поэтому трусь щеками об их морды и печальным рыком провожаю каждого. Когда очередь доходит до Хроу, я запускаю пальцы в ее шерсть и утоляю печаль в резком запахе ее шкуры. Когда волки уходят по полю, Хроу несколько раз оглядывается, словно просит меня заботиться о себе. Когда стая скрывается из виду, я отправляюсь домой и по пути наступаю на яблоко, пролежавшее на лесной подстилке так долго, что успело превратиться в комок слизи, но продолжает пробуждать большой интерес у насекомых. Осы, сидящие внутри, немедленно нападут на меня с таким рвением, на какое способны осенью, опьяненные полусгнившими фруктами и отчаянным предвкушением скорой смерти.
Почти мгновенно у меня распухают конечности. Колющее ощущение во всем теле напоминает о летнем змеином укусе. Я тру ужаленные места мхом – всегда так делал, но на этот раз симптомы усугубляются. Когда у меня начинает отекать горло, я нащупываю кусок тростника, с некоторых пор постоянно висящий у меня на шее на кожаном шнуре.
Я все еще нахожусь в сознании и могу пробираться через лес к дому. Меня не рвет, но вид распухшего лица с открытым ртом, из которого торчит тростниковая трубочка, заставляет мать вскрикнуть, когда я наконец добираюсь до хижины. С ужасом во взгляде она вновь бросается доставать фигурки богов. Я успеваю остановить ее, когда она намеревается зарезать еще одного козленка. К чему тратить хорошую пищу на капризных божков, которые все равно поступают, как хотят?