Месть в домино

Амнуэль Павел Рафаэлович

Звук шел со стороны платяного шкафа. Вообще-то, если это был чей-то мобильный телефон, то пора бы аппарату переключиться на автоответчик, но музыка звучала, и я понял вдруг, что тихая мелодия доносится отовсюду, я будто оказался на месте невидимого дирижера: скрипки были от меня слева, виолончели справа, альты прямо передо мной.

И стало тихо. Я подошел к шкафу, распахнул дверцы — там висело несколько платьев, костюмы, на верхней полочке лежали шляпы.

— Ты думаешь, что… — начала Тома, но я отрицательно покачал

головой.

— Нет, — сказал я. — И вообще, это не мобильник. Ты узнала запись?

— Конечно, — кивнула Тома. — Я думала, ты не узнал.

— Ты мне ее столько раз ставила, — усмехнулся я, — что даже обезьяна запомнила бы.

— Не скажи, — оживилась Тома. — Нужно обладать очень тонким слухом, чтобы…

— Благодарю за комплимент, — сказал я, — но пока понятно одно: здесь нет забытого телефона, никто к тебе в номер не вламывался, а центр звука находится… находился здесь, где я сейчас стою. Кстати, ты обратила внимание? В первый раз звучали начальные такты вступления, а сейчас — продолжение?

— Конечно, — сказала Тома не очень уверенно: по-моему, она все-таки не обратила на это внимания.

— Я постою здесь, — предложил я. — Если вдруг опять заиграет…

— Если это не телефон, то что? — спросила Тома. Она продолжала сидеть, поджав ноги, во взгляде ее не было страха, только какая-то сосредоточенность. О чем он думала?

— Если это не телефон, — сказал я, — то склейка, у меня-то нет никаких сомнений, и ты, по-моему, тоже об этом подумала. Не первая звуковая склейка — помнишь вчерашний инцидент со Стефаниосом? Но как убедить кого-то другого?

— А может… Я когда-то читала в одном фантастическом рассказе. Не помню названия… Про то, как звуки, когда-либо звучавшие, не исчезают, а сохраняются… не знаю в чем, ведь это движение воздуха всего лишь, а воздух…

— Помню этот рассказ, — сказал я, не двигаясь с места. — Дурная идея, на самом деле. У газов, конечно, есть определенная степень памяти, у жидкостей она сильнее, а больше всего у твердых тел — кристаллических особенно. Но молекулярная память у газов такая ничтожная…

— В этой комнате я учила Виолетту, — напомнила Тома, — и альбом с записью Тосканини ты найдешь на полке в спальне.

— Помню, — сказал я. — Давай немного помолчим, хорошо? Я послушаю. И ты тоже — может, ты услышишь то, чего не услышу я?

Тома замолчала, только пальцы ее производили в воздухе странные движения, будто она играла на фортепьяно простенькую мелодию, три-четыре повторяющиеся ноты. Я прислушался. В коридоре кто-то разговаривал: мужчина и женщина, слов было не разобрать, но похоже, мужчина что-то женщине выговаривал, а она оправдывалась. С улицы звуки почти не доносились, но какой-то гул, то усиливавшийся, то затихавший, все-таки ощущался. Я напряг слух, пожалуй, до того предела, когда собственные мысли воспринимаешь, будто звучащие из какого-то наружного динамика.

Минуты

через три у меня начало звенеть в ушах, и я оставил попытки расслышать то, что, скорее всего, уже никогда больше в этой комнате не прозвучит — во всяком случае, если я хоть что-то понимал в теории склеек. Конечно, если это была склейка, что тоже еще требовало доказательства. Вот если бы в третий раз…

И тогда действительно зазвонил мобильник. Танец маленьких лебедей. Из раскрытой сумочки.

— Господи, — сказала Тома, и я передал ей аппарат.

Звонил Стефаниос, во всяком случае, так мне показалось по репликам Томы:

— Да, добрый день… Нет… Конечно, можем, если хотите… Ваш концертмейстер меня вполне устроит… Вы хотите пройти только дуэт или все сцены? Конечно, вы правы, одной сценической репетиции недостаточно, я говорила об этом маэстро… Хорошо, давайте в три. Удобнее всего, по-моему, в театре… Нет, потом я… Спасибо, но… Да, поговорим позже. Всего хорошего.

— Он предлагает после репетиции пойти в ресторан? — осведомился я, когда Тома положила мобильник на диван рядом с собой. — Это ведь Стефаниос, верно?

— Да, — ответила Тома со смущением, которое мне не понравилось. — У него странный английский, половину слов мне пришлось угадывать.

— Зачем вам репетировать? — сказал я. — Вчера вы отлично справились с премьерой.

— Плохо, — покачала головой Тома. — Я-то знаю. Дважды разошлись в дуэте. И вообще: разве ты не видел, как он стоял во время сцены на кладбище? Он меня загораживал, я даже маэстро не видела!

— Ты подумала о том, что, когда мы выйдем из отеля, на нас набросятся журналисты?

— Нет, — растерянно сказала Тома. — Послушай… Я поеду репетировать, а ты оставайся здесь, хорошо?

— Хорошо, — сказал я. — Мне нужно сделать две вещи… нет, три. Первое: позвонить в Европу. Там уже вечер, как раз то, что нужно. Второе: найти… точнее, попробовать найти кое-что в Интернете. И третье: подумать.

— Я пойду под душ, — сказала Тома, — а ты звони куда хочешь. Потом я поеду репетировать, а ты ищи в Интернете все, что тебе надо. И думай.

Она прошла в спальню и прикрыла за собой дверь. Не закрыла, а оставила небольшую щель — надеялась услышать, о чем я стану разговаривать со шведским инспектором. Если, конечно, мне удастся до него дозвониться.

Номер 5 (23). Дуэттино

— Я говорил тебе, что синьор Сомма — человек самолюбивый, но ответственный, — сказал Верди, вскрывая острым ножом большой плотный конверт, в котором оказалось несколько листов, исписанных с обеих сторон четким прямым, легко узнаваемым почерком адвоката. — Я был уверен, Пеппина, что, подумав, он изменит свое решение.

Верди расправил листы, положил их на крышку рояля и пробежал по тексту быстрым цепким взглядом, передавая Джузеппине прочитанные страницы.