Месть в домино
Шрифт:
— Что скажешь? — рассеянно спросил он, думая, видимо, о том, как ляжет этот новый текст на уже написанную музыку.
— Неплохо, — сказала Джузеппина. Она не столько читала (слова были знакомы, ей показалось даже, что Сомма почти ничего и не исправил), сколько следила за выражением лица Верди: сосредоточенное, но, похоже, довольное, да, именно довольное, теперь она была в этом уверена и смогла ответить так, как ожидал от нее Верди. — Даже хорошо, как мне кажется. Особенно вот эти строки: «И здесь ты найдешь своего верного защитника». Раньше Густав говорил о любви, а теперь — только о защите.
— Ричард, — поправил Верди.
— Что? Да, верно,
— Хорошие стихи, — резюмировал Верди, отобрал у Джузеппины листы и сложил стопкой. — То, что я хотел. Теперь я смогу закончить музыку к октябрю, в январе передам партитуру Яковаччи, и в карнавальном сезоне опера пойдет в театре Аполло.
— Я сейчас вспоминаю поездку в Неаполь, как страшный сон, — передернула плечами Джузеппина. — Не представляю, мой Верди, что бы мы делали, если бы действительно пришлось платить эту ужасную неустойку. Пятьдесят тысяч дукатов, подумать только! Где бы мы их взяли?
— Пришлось бы заложить Сант-Агату.
— О, только не это!
— Послушай, Пеппина, — рассердился Верди. — Почему сейчас, когда все закончилось, ты заговорила о последствиях моего решения? Почему ни слова не сказала, когда Торелли передавал дело в суд? Ты могла…
— Я? — устало улыбнулась Джузеппина. — Верди, ты стал бы меня слушать? А если бы выслушал, разве не сказал бы: «Пеппина, это решено, не вмешивайся»?
— Гм… Да, ты права.
— Опера будет иметь успех, — убежденно сказала Джузеппина. — Знаешь, что я тебе скажу, мой Верди: это самая красивая твоя опера после… Нет, пожалуй, без всяких после.
— Ты действительно так думаешь, Пеппина? То же самое ты говорила о «Риголетто», потом о «Трубадуре», «Травиате», «Вечерне», «Симоне»…
— «Арольдо», «Макбете», — смеясь, подхватила Джузеппина, — и о каждой твоей опере, начиная с «Набукко». Тебя привел ко мне Ронкони, ты был такой скромный, тощий, Господи, какой же ты был тощий тогда! Мне стало тебя жаль, я подумала: «Этот юноша истязает ради оперы свою плоть, его музыка должна быть такой же страстной, как выражение его глаз». Так и оказалось, мой Верди!
— Ты никогда не говорила об этом, — пробормотал Верди. — «Она меня за муки полюбила»…
— Муки творчества, да! А ты меня…
— За состраданье? О, нет! Сейчас и я тебе признаюсь, Пеппина, через семнадцать лет, ты не поверишь: я тебя полюбил не тогда, а гораздо позже.
— Позже?
— Да, позже. Мы уже встречались, ты спела Эльвиру, мы ехали в коляске, я держал тебя за руку, заходило солнце, и я увидел твой профиль на фоне пурпурного заката. Вот тогда… Я сказал себе: только она. Прежде я не отделял твое присутствие в моей жизни от твоего исполнения моих опер. И вдруг… Ты стала… Я не могу тебе этого объяснить, я простой деревенщина, ты знаешь…
— Не надо объяснять, Верди, — сказала Джузеппина, в голосе ее звучали слезы, в горле стоял комок, и если бы ей сейчас нужно было петь, она не смогла бы взять ни одной ноты. — Не объясняй, пожалуйста.
Верди наклонился и поцеловал Джузеппину в губы. Коротко, будто стеснялся.
Номер 6 (24). Ансамбль и дуэт
Конечно, от совещания не было никакого прока. Фридхолм внимательно слушал доклады коллег из других групп, работавших по разным версиям. По одной, убийство Хоглунда осуществила итальянская мафия, с которой был связан баритон Ди Кампо. В последнее время мафия действительно активизировалась. Впрочем, итальянцы в Швеции так бросались в глаза, что мафиози здесь
А версия о том, что на самом деле убила тенора певица, исполнявшая партию Амелии? На этом настаивал майор Гарингер и обосновывал свое мнение тем, что в момент удара внимание и зрителей, и хористов, и дирижера было приковано к Ди Кампо, все смотрели на его нож, конечно, бутафорский, а госпожа Густавсон оказалась «без присмотра», и нож у нее был с собой, настоящий, она и нанесла удар (интересно, почему этого не видела ни одна живая душа?), а потом в суматохе выбросила орудие убийства… куда? Ни на сцене, ни в оркестровой яме, ни при личном обыске ничего похожего на нож найдено не было, как это может объяснить господин Гарингер? И как господин Гарингер может объяснить, что удар был нанесен в спину, в то время как жертва стояла к исполнительнице роли Амелии лицом?
А вы, Фридхолм? Вы уже двое суток занимаетесь, по сути, личным расследованием, не пора ли представить хотя бы предварительные результаты?
Фридхолм встал и перелистал лежавший перед ним на столе блокнот. Ничего интересного там не было, о своих интернетовских изысканиях, связанных с личностью живущего в Штатах русского физика, майор рассказывать не собирался — засмеют. Да и не мог Бочкарев иметь к убийству Хоглунда никакого отношения. На таком расстоянии… За океаном… А если… что — если?
— Господин комиссар, — откашлявшись, начал Фридхолм, — по-моему, мы упускаем очень важный момент. Вы знаете, конечно, что практически одновременно с нашим убийством аналогичное преступление произошло во время спектакля в Бостонской Лирической опере.
— Об этом совпадении, — раздраженно сказал комиссар, — не дадут забыть репортеры. Но вы-то знаете, майор: ничего общего, кроме чисто внешнего сходства, между этими преступлениями обнаружить не удалось. А совпадений в нашей жизни… Вам напомнить? Дело Меркури — два идентичных револьвера, даже фабричные номера оказались одинаковыми, такое вообще случилось впервые за всю историю «Кольта», сбой, как они говорят, но ведь два этих револьвера оказались в описаниях двух убийств, произошедших в разных городах — в Палермо и Лилле.
— Да-да, я знаю, — попытался Фридхолм вклиниться в речь комиссара, не надеясь на то, что ему удастся прервать разговорившегося начальника. Всем была известна его любовь к перечислению фактов, особенно — эффектных, таких, какие любила пресса. Можно было подумать, что комиссар не на совещании выступал, а перед журналистами, готовыми каждое его слово подхватить, переиначить (как же без этого?) и изобразить на газетных страницах, в телевизионных новостях и интернетовских блогах.
— А сколько было немыслимых, казалось бы, совпадений в деле Грига? — воскликнул комиссар, глядя на Фридхолма так, будто майор нес личную ответственность за действительно мало вероятную цепь случайностей, едва не приведших в прошлом году к аресту невинного человека. — Послушайте, Фридхолм, не нужно увлекаться внешними эффектами, вы полицейский, а не репортер желтой прессы. Вы обнаружили реальную связь между этими убийствами? Общие мотивы? Общих фигурантов? Какие-то информационные моменты? Нет? Значит…