Месть Владигора
Шрифт:
— Мысль очень дельную подал благородный Пересей. Зачем вам делиться с простыми дружинниками, ратниками? Разве это они задумали поход, разве их серебро пошло на покупку запасов пищи, на сани, на оружие? Но главное, они и пальцем о палец не ударили, чтобы Ладор завоевать! Иное дело, если б проливали кровь…
Снова заговорил Гилун:
— Правильно мудрейший говорит! Давайте откупимся от всех этих босяков сотой частью всего, что здесь лежит. Им этого довольно будет! Скажем, что больше во дворце не нашли!
— Верно! Верно! — поддержали Гилуна Старко и Пересей, но Грунлаф строго им сказал:
— Нечестно,
Вновь лишь треск факела горящего был слышен, князья молчали, потом Крас произнес тихонько:
— Ну, стража — это пустяки. Да и кто из войска помнить будет, что вы брали с собою стражу…
Пересей с улыбкой, полной благодарности, посмотрел на Краса:
— О, мудрейший..
Мигнул Гилуну, который все сразу понял, и оба князя, легко ступая по плитам каменного пола, пошли туда, куда показал князь коробчаков. Стоны вперемешку с проклятиями, удары глухие, тяжкие донеслись до тех, кто в сокровищнице оставался, но эти звуки скоро стихли, Гилун же с Пересеем возвратились. Оба на ходу вкладывали длинные кинжалы в ножны.
— Ну вот, порядок! — радостно сказал Гилун. — Давайте мешки отыщем да и отнесем на крыльцо, ну… хоть половину того, что в этом сундуке лежит.
Но рассмеялся Пересей:
— Брат Гилун! Ну для чего тебе мешки? Вывали-ка на пол половину да и тащи то, что осталось, на подворье.
— Эх, я, голова дубовая! — стукнул себя рукой по шлему князь гарудов. — Верно придумал, коробчак! Ну, давай займемся, покуда кто-нибудь еще из этой голозадой братии к нам не пожаловал. — И, обращаясь к Старко и Пересею, сказал: — А вы чего стоите? Помогайте! Мы с Пересеем вас сделали богаче вдвое, так что можно маленько княжеские ручки да и помозолить. Чай не навоз черпаете!
Старко нагнулся над сундуком без лишних разговоров, а Грунлаф помедлил. Он, старавшийся казаться в своих глазах и в глазах всего света честным судьей и благородным витязем, пребывал в растерянности. Да, он был богат. В его сокровищнице хранилось золота и самоцветов, прекрасного оружия и дорогой посуды, может быть, не меньше, чем во Владигоровой, но он хотел, конечно, стать еще богаче. Но не коварством мечтал он преумножить свои сокровища!
— А ты, Грунлаф, что же не помогаешь братьям? — ласково спросил Крас, легко касаясь своей сухой рукой его железного плеча. — Ну подумай, на что богатства той рвани, что пускает слюнки, дожидаясь во дворе? Да они пропьют все, промотают с веселыми девицами и ничего не довезут до дома. Не впрок им пойдут сокровища. Начнутся драки, станут резать один другого из-за каждого камня. Ты же свою долю сохранишь и тем самым возвеличишь вдвое свое княжество! Ну, помогай же, времени мало…
Когда Гилун и Пересей выволокли на крыльцо сундук, вой радости, вырвавшийся из нескольких тысяч глоток, оглушил вождей. Мечи вновь застучали по щитам, послышались здравицы в честь предводителей похода, но Грунлаф поднял руку, и крики смолкли.
— Сотоварищи мои! — начал он глухим и неуверенным голосом.
Крас, стоявший сзади, шепнул ему:
— Благородный, тверже, тверже говори — не поверят! Разорвут на части!
— Сотоварищи мои, братья! — справившись с волнением, громко заговорил
Еще более громкие крики раздались в толпе. Все радостно вопили, восхваляя щедрость своих вождей, иные падали на колени, протягивали к князьям руки, стукались головами о землю. Всякий радовался, что является подданным мудрого и справедливого повелителя, задумавшего такой удачный поход на Ладор.
Слово взял Гилун:
— Сыны наши! Пусть от игов, гарудов, плусков и коробчаков будет послан один человек, которому вы доверяете, как самому себе. Эти четверо пересчитают все богатства, разделят, чтобы каждому досталось сокровищ не больше, чем другому, а после станете вы подходить к крыльцу. Да пусть все друг за другом смотрят: если дважды попытается какой-нибудь мошенник награду получить, то такого безжалостно казните. Нечестных в войске нашем быть не должно!
Одобрительные крики заглушили последние слова Гилуна, а Крас, стоя за спиной вождей, довольно улыбался. Все происходило так, как он заду мат.
2. «Куда ведешь нас, Владигор?»
А синегорцы двигались на запад. Легко катились по снегу их сани, и те, кто шел с ними рядом, часто менялись с сидящими, а поэтому никто не уставал.
На душе у многих было легко, их устраивала эта кочевая жизнь: не нужно думать ни о домашнем хозяйстве, ни о городовой службе, ни о том, как заработать себе на жизнь. Все полагались на Владигора, потому что в нем видели не только мудрого правителя, но и заботливого отца, не способного обидеть своих детей.
Однако на одиннадцатый день пути, когда на исходе уж были запасы, взятые из дому, вначале шепотом, а потом все громче, громче пополз по обозу ропот. Каждому хотелось знать, как скоро обоз замедлит свой бег, где остановятся они, лишенные своих домов, потерявшие отчизну.
И вот однажды на привале, когда жгли костры, чтобы согреться и зажарить убитую в дороге дичь, на поляну, где под развесистой сосной были разбиты шатры Владигора, его брата и Любавы, явилась толпа синегорцев. Возглавлял ее дружинник Кудрич, тот самый, с которым князь под стенами Ладора дважды пытался атаковать борейцев. Не раз вместе с Владигором он был в боях и прежде верил князю, как самому себе, но после двух неудачных нападений на врагов сомнения закрались в его сердце.
Кудрич, тридцатилетний молодец, был не ниже Владигора, жаркий румянец пылал на его щеках, борода густая, долгая закрывала кольчужное ожерелье, а глаза цвета неба осеннего могли выражать то доброту, то ненависть — как дело обернется. Высок, широкоплеч был Кудрич, и часто размышлял он про себя: «Да ведь, будь я князем, ничуть не хуже пошли бы дела в Синегорье. И почему же боги делают людей столь разными по положению, когда порой и разницы-то не отыщешь между князем и простым дружинником, если сравнить их стать, их ум, смекалку?»