Месть женщины
Шрифт:
Она вдруг прикусила губу и метнула в Ваню сострадательный взгляд.
— Я этого не делал — могу поклясться, — сказал Ваня. — Если бы я это сделал, я бы сам признался следователю.
Она сдавленно ахнула, обняла его за плечи, стала целовать, твердя при этом:
— И не вздумай, мальчик мой. Даже если ты… Но ты ведь не станешь оговаривать себя, правда? Ванечка, сыночек, родненький мой…
Мать Инги приехала в сумерках. Она вошла в дом в сопровождении высокого светловолосого юноши с лицом киношного арийца.
Сзади
— Я сказала им, что дело нужно прекратить, но этим людям хоть кол на голове теши. Тоже мне, вершители правосудия. Разве им дано понять, что оно вершится на небе, а не на земле? — заговорила мать Инги, едва переступив порог комнаты. — С каждым случается то, что ему на роду написано еще до рождения. Бог справедлив и беспристрастен, и мы обязаны смиренно подчиняться его воле.
Она села без приглашения за стол, оказавшись в кругу света большого оранжевого абажура с кистями. Ване хватило одного беглого взгляда, чтоб понять: перед ним мать Инги.
Это была еще довольно молодая и красивая женщина с лицом-маской, ибо на нем не было ни единой морщинки, ни черточки, которая могла бы свидетельствовать о пережитом. Только глаза были выразительны — ярко-бирюзовые, словно освещенные горящим внутри огнем.
Парень сел рядом. Он был вызывающе красив, если бы не это выражение надменной брезгливости на лице — оно его портило, ибо его красота была романтической, и любое приземленное чувство ее губило. Ваня вспомнил свою любимую книгу — «Портрет Дориана Грея» Оскара Уайлда. Ему показалось, перед ним сидит молодой Дориан.
— Она доставила нам столько унижений. Мои родители чуть не умерли от стыда, когда милиция делала у нас в доме обыск, — говорила женщина, блестя своей яркой бирюзой. — Они сами ее избаловали. Ну да, они распространяют свое христианское всепрощение на каждого, будь это хоть исчадие ада. Попадись им завтра сам дьявол, и они простят его и посадят к себе на шею. Вот до чего доводит слепое всепрощение.
— Повторяю, я не имею никакого права закрыть просто так дело об убийстве, — усталым голосом сказал следователь. Он сидел в тени, в углу дивана, как раз сзади матери Инги. — Думаете, мне доставляет удовольствие заниматься этой рутиной? Но дело в том, что убийца на свободе и вполне может совершить другое убийство.
— Вы сами прекрасно знаете, что не может, — отрубила женщина, даже не подумав повернуться лицом к своему собеседнику. — Он не убийца, а всего лишь исполнитель Божьей воли.
Следователь кашлянул в кулак. Лицо его скривилось в ироничной гримасе.
— Допустим. Тогда зачем вы сюда приехали? Я предлагал вам остановиться в гостинице в N. На формальности уйдет не больше двух суток. Цинковый гроб…
— Никаких цинковых гробов, — подал голос молчавший до сих пор Дориан Грей. — Мы решили похоронить сестру там, где она погибла. Это наше право, верно?
— Это беспрецедентный случай в моей практике! — Следователь вскочил с дивана и закурил папиросу. —
— Она не жертва, — перебила следователя мать Инги. — Вы ничего про нее не знаете. Она погубила столько человеческих душ.
— Меня ваша поповская мистика не интересует, — сказал следователь, слегка повысив голос, но все еще сохраняя самообладание. — Поступайте как знаете. Мне еще нужно допросить кое-кого из здешних. Увидимся завтра в девять.
Он вышел, оставив после себя запах дешевых папирос.
— Господи, услышь мои молитвы и огради нас от скудоумия и прочего непонимания. Да будет на все воля твоя, — произнесла женщина, придвигая к себе чашку с чаем. — Спасибо, хозяюшка. Вы уж не взропщите на Всевышнего за то, что он избрал вас и ваших близких в участники и свидетели своего справедливого суда. — Она внимательно посмотрела на Ваню. — Вижу, тебя она выбрала своей очередной жертвой. Господь да воздаст тебе сторицей за то, что ты сумел противостоять злу. А ведь ты еще совсем малое дите, отрок. Ну, да пути Господние неисповедимы.
Ваня заметил, что Дориан Грей бросил на него откровенно восхищенный взгляд, но лицо его при этом сохранило надменно брезгливое выражение. Ему сделалось не по себе.
— Я должна рассказать вам все без утайки, — говорила мать Инги, намазывая маслом ломоть хлеба. — Это мой святой долг перед теми, кто взвалил на свои плечи нелегкое бремя активного противостояния злу. Толстовское учение о непротивлении нанесло непоправимый вред православию. Впрочем, это долгий богословский разговор. Мы продолжим его потом, если, конечно, вы захотите.
Женщина полезла в сумку, которую повесила на спинку стула, и достала несколько фотографий в старом пожелтевшем пакете.
— Взгляни, — сказала она, передавая их Ване. — Они у меня близнецы, но ты видишь разницу?
Мальчик на фото был кудряв, белокур и пухлощек. Он улыбался в объектив, умудрившись сохранить при этом важное выражение. Волосы девочки лежали прямо, губы сжались в нитку, в глазах застыло выражение непокорности, точно ее заставили сниматься силой.
— Я всегда держала ее, когда приходилось делать снимки, — пояснила мать Инги. — Она ненавидела объектив. Я не сразу догадалась, в чем тут дело.
— А в чем? — вырвалось у Вани.
Дориан Грей бросил в его сторону почти разочарованный взгляд, но тем не менее соизволил объяснить:
— Бог провел черту, отделяющую добро от зла. Мы находимся по одну ее сторону. Она жила по другую.
Ваня рассматривал карточки, все меньше узнавая на них ту Ингу, которую встретил в летнем кафе возле «Литвы». Черные прямые волосы. Всегда плотно сжатые губы. Недобрые колючие глаза.
— Ты увидел ее совершенно другой, — словно читая его мысли, сказала женщина. — Она оборотень. Тебе известно, что это такое?