Мести не будет
Шрифт:
Скорее всего, хитрые, как два матерых лиса, Зджислав и Богумил отправили от Выгова несколько телег. И несколько отрядов малолужичанской голытьбы — благо съехалось их туда стараниями панов полковников из Берестянки, Крапивни, Жеребков, Нападовки более чем достаточно. А вот с золотом сундук был всего лишь один. И вряд ли — Ендрек удивился, что эта мысль пришла к нему в голову только сейчас — настоящую казну отправили бы в далекий южный Искорост, через опасные даже в спокойные времена пристрыпские степи. Да и покидала ли она пределы Выгова? Кто знает? Может, таится казна, закопанная до поры
Под эти невеселые мысли Ендрек и пытался уснуть.
Шипел, коптил, брызгался искрами оставленный стражниками в скобе факел. Безмятежно сопел пан Бутля. Молчал, уставившись в стену Меченый. Елозил спиной по соломе Лекса — все норовил руку пристроить так, чтобы во сне не зацепить ненароком.
Что то будет с ними завтра? Какую еще неожиданность преподнесет злосчастная судьба? Вырвутся на свободу или так и сгниют в жорнищанской буцегарне? Хотя... Какой там «сгниют»! Похоже, пан Лехослав настроен решительно и умереть своей смертью никому из них не даст...
Пальцы немели, запястья ломило, но медикус все-таки провалился в беспокойную, наполненную кошмарами, дремоту. То он видел близко-близко глаза короля Юстына, лежавшего в центре гексаграммы, а Грасьян — головорез с проваленным носом — уже заносил нож. И не слетала дверь с петель, не вкатывался кувырком седоусый Хмыз, не врывался в прыжке пан Войцек, оскаленный, с побелевшим от гнева шрамом. Нож опускался, опускался, касался острием кожи... И вдруг, в последний миг, изуродованное дурной болезнью лицо Грасьяна сменялось перекошенным от ненависти ртом пана Гредзика Цвика. А нож чудесным образом превращался в саблю. Одна радость — она оказывалась занесенной, а значит, вновь далекой от горла.
— Они — мои! — выкрикивал Гредзик, брызгая слюной. — Ты, Юржик, первый. А студиозус потом... Сволочь глазастая!
А сабля бросалась вниз, в стремительный и беспощадный полет. И, похоже, появления Лексы с дубиной не предвиделось.
Только, в отличие от той летней ночи, сабля двигалась медленно, словно в воде. Или даже не в воде, а в сметане или киселе. Но от этого становилось только страшнее.
Холод клинка обжигает напряженную шею, начинает подаваться в стороны кожа под безжалостным напором заточенной стали...
И тут картинка снова сменяется.
Вместо предателя-шляхтича появлялся чародей Мржек.
Колдун стоял, сосредоточенно уставившись на сведенные перед грудью руки. Пальцы, подрагивающие от напряжения, едва не касались друг друга. Ендрек чувствовал сгущающийся огонь в руках Мржека. Чародей собирал клубок пламени... Собирал, чтобы после запустить его в струг с ласковым именем «Ласточка», с борта которого отстреливались от грозинецких драгун пан Войцек
Ендрек пытался вспомнить, как, каким усилием ему удалось приостановить и чуть-чуть отклонить полет смертоносного пламени, но тут сообразил, что руки его теперь связаны, пальцы скручены и онемели, и противостоять чужому чародейству не удастся.
Но ведь не обязательно задействовать руки? Несмотря на то, что умудренный опытом Гудимир, несомненно, придерживался иного мнения, Ендрек помнил, как отчаянно сопротивлялся напору Мржека на палубе «Ласточки». Ведь он тогда не размахивал руками, не совершал колдовские пассы, только напрягал до предела возможного волю... Но, может быть, именно поэтому у него ничего не вышло? Лишь на мгновение глаза колдуна, глаза безжалостного и жестокого убийцы, удивленно расширились, а потом сила Мржека сломала неумелое сопротивление студиозуса, как ломит сапог высохшие стебли травы.
Вот и сейчас клубок пламени стремительным рывком покроет разделяющее их пространство. Затрещат, скручиваясь и осыпаясь прахом, волосы. Запузырится, затрещит кожа, лопнут глаза...
Ендрек охнул и проснулся.
Факел почти потух, света давал мало, зато дымил, наполняя помещение смрадом.
На правой половине буцегарни все было по-прежнему. Только Лекса, заснув наконец-то, похрапывал в рыжеватую бороду.
Студиозус попытался перевернуться на другой бок и застонал от резкой боли в затекших пальцах.
— Ч-ч-что, худо? — приоткрыл глаза пан Войцек.
— Не мед, — прохрипел Ендрек. Горло пересохло и язык ворочался с трудом.
— Д-держись. Лучше б-б-будет не скоро.
Парень просто кивнул в ответ. И так понятно, что не пивом угощаться их в застенок упрятали.
Проснулся Лекса. Закряхтел. Сел. Осторожно потрогал толстым пальцем замотанную не слишком чистой тряпицей руку.
— Светает... того-этого...
Меченый недоверчиво глянул на забранное частыми прутьями махонькое окошко под самым потолком.
— Точно-точно... того-этого... Я завсегда с рассветом просыпаюсь. Даже когда без надобности... того-этого...
— А п-похоже, и правда, — согласился пан Войцек. — Светает.
Лекса поднялся, почесал бок, потом ногу через плотную штанину и пошел к бадейке для нечистот.
Ендрек ощутил, что тоже не отказался бы справить хотя бы малую нужду. А попробуй это сделать со связанными за спиной руками.
— Нет, и как мне теперь до ветру сходить? — смущенно улыбнулся он.
А Лекса журчал весьма соблазнительно.
Пан Войцек решительно вскочил на ноги.
— Что з-з-за непотребство?! — возмутился он. И возвысил голос: — Э-гэй! Сторожа! С-слышите меня, нет?
Никто не ответил.
Зато проснулся пан Юржик. Сел, потряс головой, схватился ладонями за виски.
— Где я? Что за хрень? Чего темно-то так?
— П-поздравляю, пан Юржик, — хмыкнул Меченый. — Самое интересное п-п-проспал ты...
— А? Чего? Это ты, пан Войцек?
— Я, я. Ты-то к-кого думал увидеть?
— Да и не знаю... Не нравится мне тут. Елки-палки! Словно я снова в Берестянке. Или с головой у меня что-то? Может, и не было ничего? — Пан Бутля дернул себя за ус. — Просыпайся, пан Юржик!