Место для памятника

Гранин Даниил Александрович

– А, вот вы о чем, - сказал он.
– Но какое это имеет значение?

Признаться, Осокина тут чуть тряхануло.

– Как так - какое значение? Очень даже большое значение. Оно же недействительно! Придется вам новое письмо брать. Пусть академик Полуянов, он у вас теперь, пусть он обратится.

– Полуянов? Что вы!
– Лиденцов руками замахал.
– Полуянов не был никаким ученым. Пустой сундук. Он никогда не верил в такое решение задачи.

Именно после этой странной фразы Осокин впервые внимательно посмотрел на Лиденцова, заметил детскость

его нездорово темного лица. Слегка прищуренные яркие глаза были как прорези куда-то, где что-то клубилось, менялось...

– То есть как это - был?
– медленно и строго спросил Осокин.
– Что вы имеете в виду?

– Господи, да никто ж про него и не помнит.

– Погодите.
– Осокин подымался, опираясь о стол.
– Я ведь только вчера говорил с ним по телефону.

Лиденцов досадливо поморщился:

– А-а-а, если в этом смысле...

Осокин уверял, что его слова о Полуянове были не случайной оговоркой. И в то же время невозможно представить, на что этот человек рассчитывал. Обмануть? Запутать? И не смутился, когда его поймали с поличным, когда Осокин, стукнув по столу, напомнил, что Полуянов депутат, заслуженный человек и кто дал право... И тут Осокин постучал по столу иначе, кончиком ногтя, - так, чтоб было вполне понятно.

– Учтите!
– заключил он тоном, не требующим ответа.

Но Лиденцов шагал по кабинету, разглядывая носки своих растоптанных туфель. Он упирался кулаками в днища карманов и думал о чем-то своем. Вполне возможно, что он не слышал Осокина.

– А если 6 к вам пришел Шокли?
– вдруг спросил Лиденцов.

– Кто?

– Да, вы можете и не знать... ну, допустим, Менделеев?

– Что за Менделеев?

– Дмитрий Иванович Менделеев, слыхали? И вот Менделеев нуждается в комнате. Ему тоже надо получить бумажку от Полуянова?

– Но вы пока что не Менделеев.

Лиденцов не обратил внимания на его усмешку.

– А все же, если бы пришел Менделеев?

На психа Осокин не стал бы сердиться. Психов он умел выпроваживать. Но в том-то и дело, что Лиденцов не был психом, у Осокина и мысли такой не возникало.

– Скромности вам не хватает, скромности, - произнес Осокин тоном, который следовало бы учесть.

Тем не менее Лиденцов не смутился, - наоборот, похоже было, что ему стало смешно, он тихо посмеялся чему-то своему, но при этом немножко и над Осокиным.

– Между прочим, - Осокин откинулся на спинку кресла, - срок вашей прописки кончился. Вы нигде не прописаны.

– И что же?

– А то... будто вы не знаете. Вы вообще лишаетесь всяких прав. Из очереди вас следует исключить.

– Это невозможно, - горячо сказал Лиденцов.
– Вы, наверное, не представляете себе размаха проблемы.

Смеяться Лиденцов все же перестал, схватил свое недействительное отношение и принялся вычитывать оттуда хвалебные формулировки и комментировать.

Данный момент в рассказе Осокина был наиболее невнятным. Он тогда не придавал никакого значения словам Лиденцова. Он постукивал карандашиком, ожидая, когда

кончится эта тарабарщина.

А именно эта часть беседы в дальнейшем представляла особый интерес, поэтому Осокина уговорили провести сеанс стимуляции памяти. Удалось восстановить немногое. По обрывкам фраз можно лишь догадываться, что Лиденцов говорил о возможности изменить всю энергетику, электронику, биологию... "Ясно станет, как генетическая молекула хранит информацию", вот, пожалуй, единственная буквальная фраза, которую привел Осокин.

Текст ее сохранился в памяти Осокина, вероятно, потому, что он вцепился в эти слова: молекула, молекула... Подобные типы воображают, что весь мир держится на их молекулах. Как же, им одним ясно, как молекулы хранят информацию, они, видите ли, Менделеевы, Мендели, а все остальные вахлаки, лопухи.

Кто для него Осокин? Писарь, конторщик, который обязан обслуживать, обеспечивать корифеев с их генетическими молекулами, они, видите ли, корифеи, пуп земли, они решают мировые проблемы...

– Верю вам, дорогой, - Осокин переходил в таких случаях на полную вежливость, и вида не подавал, конечно, это очень интересно, как она там хранит информацию, да только все это теория.

Тут Лиденцов почему-то смутился. До того он вел себя чересчур свободно. Независимо ходил по кабинету, останавливался у окна, спиной к Осокину, подходил ккафу и рассматривал там корешки Большой Советской Энциклопедии и каких-то неизвестных самому Осокину справочников.

Смущение Лиденцова выразилось в том, что он замахал руками и стал розоветь.

– Ах, да, конечно, у меня пока модель...

– То-то и оно-то, - с напором продолжал Осокин, встал и пошел на него.
– А кроме теории есть практика. Практика жизни! С вашими молекулами дома не построишь. Молекулы у нас есть, а кирпича не хватает. И цемента. На стройку никто не идет. Все молекулами заняты. Да еще при комнатной температуре; конечно, это лучше, чем в котловане.

Лиденцов растерянно потер лоб и сказал:

– Значит, вы ничего не поняли.

– Нет, это вы ничего не поняли!
– крикнул Осохин.
– Только о себе думаете!
– И с горечью махнул рукой.
– Ладно. Вас не переговоришь. Там меня еще посетители ждут. Они, конечно, не Менделеевы, но тоже люди.

На таких, как Лиденцов, это действовало. Он съежился, послушно направился к дверям, однако на полпути обернулся:

– Значит, я не получил?

Что-то у него и впрямь не ладилось с временами.

– Да, только в порядке очереди.

– И вы не боялись?..
– удивился Лиденцов.

– Чего? Что вы имеете в виду?

– ...ошибиться, - робко сказал Лиденцов и опять чему-то удивился.

– Вы про что?
– зачем-то крикнул Осокин, не спуская с него глаз.

Тут Лиденцов хитро подмигнул, и по лицу его прошло нечто из -других инстанций, как будто он что-то знал про .Осокина, и не только про Осокина.

– А если Менделеев?

Осокин засмеялся нервно, против воли, и тоже подмигнул: