Место для памятника
Шрифт:
Очевидно, Осокин насторожился, заметив у батареи человеческую фигуру. В подъезде было темновато, Осокин остановился.
– Чего, струхнули? Ах, Матвей Евсеевич, вы же ясновидец.
На это Осокин ничего не ответил.
– Вы же прорицатель. Пророк. А чего пророку бояться? Пророк - он обязан все знать наперед. Вам же все известно. Вы все можете предсказать. И меня можете предсказать. Можете? Все, что со мной случится, а? Авгур. Теософ.
– Гражданин; вы не безобразничайте, - сказал Осокин.
–
Осокин всмотрелся:
– А-а, Мурзин! Чего это с вами?
И Осокин покачал головой, поскольку Мурзин был чуть выпивши, но, может быть, он покачал потому, что Мурзин действительно выглядел неважно, - за последние два дня он осунулся, в голове у него была полная неразбериха, под глазами темные пятна.
– Проектик-то мой... того... забодали, - сказал Мурзин.
– Вашими молитвами, Матвей Евсеевич. Добились? Ну, что молчите? Зачем вам это было нужно?
– Значит... Значит...
Осокин так и застыл, пришлось взять его за отвороты пальто, трясти, втолковывать... Он, оказался рыхлым и легким, как мешок с трухой, голова его болталась, глаза выпучились, отупелые, немигающие. Мурзин с отчаяньем пихнул его:
– Объясните вы наконец, вам-то какая выгода?
Не отвечая, Осокин побрел к лестнице, опустился на ступеньку. Мурзин брезгливо разглядывал его: вместо пророка перед ним горбился, держась за сердце, перепуганный ветхий старикан. Стоило ли томиться, ожидая его, на что-то надеяться, узнавать имя, отчество, адрес. Стыдно было вспомнить свои переживания. При ближайшем рассмотрении этот несчастный старик всего лишь попал в случайное и несчастное стечение обстоятельств, ничего другого и быть не могло.
Тут Осокин тяжело поднял голову и спросил: чей же проект принят?
– В том-то и дело, кажется, что Киселевский, сказал Мурзин, - тот самый вариант, что на вашей фотографии, его предпочли.
– От своих слов Мурзин снова расстроился: - Чего вы спрашиваете, это же ваши штучки.
Осокин сжался, словно в страхе, и сказал с отчаяньем:
– Вы что, не понимаете? Я же вас предупреждал.
– О чем? Вы можете толково сказать - о чем?
– Надо было действовать. Вы сделали что-нибудь?
Мурзин пожал плечами.
– Не поверили, - злорадно сказал Осокин.
– А чему верить?
Он вдруг наткнулся на глаза Осокина, из которых несло холодом и тьмой. И Мурзина охватило сомнение - а что, если б он прислушался, среагировал, проследил, - кто знает...
– Чушь собачья. Бред, - сказал он. К нему возвращалась обычная уверенность. Поскольку старец ни при чем, значит действует статистическая закономерность, а может и динамическая.
– Опять себя успокаиваете, - сказал Осокин.
– Опять размагничиваетесь.
– А вы слыхали, Матвей Евсеевич, что такое вероятностный процесс?
– Не морочьте себе голову, -
– Вы лучше доложите, как там комиссия сформулировала. Кто там первый заикнулся? С чего началось?
Он выяснял - кто и что сказал, как себя вел председатель, от кого что зависит. Слушая Мурзина, он мелко кивал, кряхтел, что-то обдумывая.
– Ничего, мы еще кое-что пустим в ход, - пробормотал Осокин. Безобразие, такой проект отклонить. Мурзин иронически спросил:
– Чем же вам не нравится проект Киселева? Композиция не устраивает?
– Плевал я на композицию, - сказал Осокин.
– Гостиницу построили, и. этот, киселевский, дом могут построить, если не уследить.
Нелепая убежденность Осокина, как ни странно, подействовала на Мурзина.
– Вы положитесь на меня.
– Осокин поднялся, словно взбодренный опасностью или угрозой.
– Я добьюсь. Не таких, как Лиденцов, перестраивали...
Жаль, что Мурзин при встречах с Осокиным довольствовался ролью слушателя.
– В дальнейшем выяснилось, что именно с Мурзиным Осокин был наиболее откровенен, и тем не менее Мурзин не задавал самых естественных вопросов, у него всегда возникало желание скорее отвязаться, уйти.
Он боялся, что позволил затянуть себя слишком далеко в эту абсурдную историю.
Предчувствия не обманули его. Спустя несколько дней проект затребовали на пересмотр. Как видно, Осокин пустил в ход свои связи. Экспертная комиссия мудрила и так и этак и наконец предложила учесть некоторые пожелания. Переделки были довольно принципиальные, и Мурзин наотрез отказался. Приехал Осокин, озабоченный, помолодевший, рассказал, скольких усилий ему стоило склонить начальство вернуться к проекту Мурзина, уже всё на мази, со всеми обговорено.
– Да вы представляете, что они требуют?
– рассвирепел Мурзин. Упростить силуэт! Что же остается?
Осокин обмахивался соломенной шляпой. Одутловатое лицо его лаково блестело.
– Надо уметь поступаться личным.
– Чего ради?
– Ради общества. Я вам рассказывал - Лиденцова надо прекратить в самом начале. В ваших же интересах. Но вы хотите, чтобы другие, и задаром. Так не бывает. Все 6 себе привыкли. И так я за вас хожу, шапку ломаю - в мои-то годы! Мало того, что проворонили...
Но тут Осокин неодобрительно покосился на стеклянные стены конторки и попросил Мурзина спуститься с ним вниз. По дороге Осокин крепко держал его за руку, они зашли в кафе, где было шумно и людно.
– Послушайте, вы никому не болтали?
– тихо спросил Осокин.
– Чтобы меня сочли - того?
– Мурзин повертел пальцем у виска.
– У меня такое чувство, что им откуда-то известно. Больно они подстраховываются. Из Москвы им звонок был и все равно тянут и тянут. Не настучал ли им кто?