Место, куда я вернусь
Шрифт:
— И тити-мити у нее тоже есть.
В первую секунду я не среагировал — я просто его не понял. Потом с большим трудом удержался, чтобы не закатить ему пощечину, и резко отвернулся.
По аллейке, устроенной среди джунглей, я прошел в южный конец комнаты, где с одной стороны находилась кухня, а с другой туалеты. Тот, в который я вошел, показался мне огромным, словно туалетная комната отеля, и ослепительно светлым после полутьмы джунглей. В туалете никого не было. Я встал к одному из трех писсуаров и стал облегчаться, стараясь ни о чем не думать.
Потом подошел к раковине, вымыл
Я стал как мог приводить себя в порядок, начиная с лица. Когда я разглядывал не вполне удовлетворительные плоды своих стараний, мне вспомнилось, как, когда я заехал за Марией, чтобы везти ее на рождественский котильон, она восхищенно гладила отвороты моего фрака и как, когда я обнял ее за талию, мы улыбались, глядя на очаровательную молодую пару в большом зеркале над каминной полкой в гостиной Мак-Иннисов. Сейчас мне показалось, будто она стоит рядом со мной в этом зеркале здесь, в туалете, а позади и вокруг нас — все эти мужчины в корректных черных костюмах и сияющих белизной рубашках и женщины с обнаженными плечами, и все глаза — даже глаза Када, потому что он тоже стоял среди них, — устремлены на нас, на меня, с хитрым, понимающим, заговорщическим выражением, и рука у каждого вытянута вперед на высоте талии и будто втайне, только для моих глаз, делает этот непристойный жест, потирая большим пальцем подушечки указательного и среднего, и я слышу их шепот: «Тити-мити!»
Все это мелькнуло перед моими глазами и через секунду исчезло. А в ушах у меня снова прозвучали слова Када Кадворта, сказанные там, в пустом фермерском доме на холме над ручьем: «Вы легко могли бы привести его в порядок. Я же говорю вам — дело верное».
А потом я снова увидел, на этот раз мысленно, лицо сутулого пожилого человека в заплатанном комбинезоне с глазами, налитыми кровью и полными злобы и отчаяния, украдкой глядящими на меня из-под низко надвинутой старой черной фетровой шляпы.
У меня перехватило дыхание, и я почувствовал, что вот-вот задохнусь. Я рывком распустил узел галстука и запустил пальцы в волосы, не заботясь о том, как они после этого будут выглядеть. Потом вышел из туалета, прошел через джунгли и направился прямо к бару.
Никто уже не танцевал. Гостей осталось еще меньше, и все теперь сидели. Один из мужчин заканчивал рассказывать какую-то историю, смысла которой я не уловил. Но все смеялись над ней до упаду. Я сделал несколько больших глотков прекрасного, хорошо выдержанного виски и стоял, глядя на сидящих с высоты своего роста, когда Кад крикнул мне с другой стороны очага:
— Эй, Джед, могу спорить, что вы знаете какие-нибудь соленые алабамские истории.
— Не-а, — ответил я, попытавшись улыбнуться.
— Нечего, не отлынивайте! — крикнул Кад. — Вы ни разу ничего не рассказывали. Почему только я обязан вас всегда развлекать?
Все одобрительно зашумели.
Я смотрел с высоты своего роста на этих людей, лица которых
— Ну ладно, чего там, есть одна история, рассказать ее, что ли?
— Тихо! — скомандовал Лоуфорд, подняв руку.
— Это про моего папашу, как он окочурился, — сказал я.
И рассказал всю историю.
Я рассказал им все, от начала до конца, со всеми полагающимися жестами и насколько возможно реалистично, стараясь только, чтобы это звучало не совсем уж непристойно, — до того момента, когда мать вскочила и зашвырнула эту самую кавалерийскую саблю, к дьяволу, в ручей, вот таким манером.
Мне показалось, что это самое подходящее место, чтобы остановиться, и я остановился, добавив только с самым карикатурным провинциальным выговором:
— И тут мамаша опять плюхнулась на свой деревянный стул там, в повозке, сзади меня и черномазого, и сказала: «Трогай!»
Наступило молчание. Я мельком увидел на лице Марии странно напряженное выражение, повернулся, снова подошел к бару и выпил. Я слышал, как Кад у меня за спиной воскликнул:
— Здорово, просто здорово! Я так и знал, что вы не оплошаете!
Позади меня звучали аплодисменты и оживленный говор.
Когда я отошел от бара и встал позади всех, я заметил, что Мария исчезла. Я стал высматривать, нет ли свободной подушки, чтобы сесть, и тут ко мне подошел один из мужчин, завсегдатай наших посиделок, и спросил:
— Откуда вы знаете эту байку, Джед? Прекрасная байка.
— Может быть, и прекрасная, только это не байка, — ответил я. — Это просто автобиография.
— Да бросьте вы, — сказал он.
Я спокойно и недвусмысленно заверил его, что это действительно автобиография, добавив, что в округе Клаксфорд это всем известно, и закончил:
— А далее свидетель отвечать на вопросы отказался.
1 января, проспав до середины дня, я кое-как привел себя в порядок, чтобы отправиться за продуктами в магазин у перекрестка дорог — старомодный сельский магазин, старик хозяин которого в любое время дня и ночи сидел там под единственной засиженной мухами лампочкой. Когда я вернулся домой, уже темнело. Держа в руках пакет с покупками, я вошел через заднюю дверь, стряхнул с ног свежий снег, зажег свет на кухне и стал раскладывать продукты по местам. Потом, не зажигая света в коридоре, сделал несколько шагов до двери спальни, открыл ее и вошел.
Послышался слабый шорох. Я замер на месте, пытаясь определить, откуда он идет.
— Не зажигай света, — произнес голос, больше похожий на хриплый шепот.
Глава VIII
2 января я все утро пытался ни о чем не думать, занявшись курсовыми работами студентов (их надо было проверить до конца рождественских каникул), но где-то на краю пустоты, царившей в моем сознании, копошился какой-то проблеск — понимание того, что все изменилось и ничто уже не будет таким, как прежде.