Место, куда я вернусь
Шрифт:
Крадучись я забрался в постель и лег чуть поодаль от Розеллы на спину, глядя в потолок.
— Да, да, — говорил ее голос. — Неужели всю «Сюиту»?
Я почувствовал, как ее рука ползет по моему животу.
Время от времени я продолжал слышать ее голос, и мне все казалось, что это я слушаю на том конце провода, но не пребываю в неведении, а знаю все.
Меня охватило дикое желание приподняться на локте, выхватить трубку из руки, которая ее держала, и крикнуть: «Эй, Лоуфорд, приятель! Угадай, кто это!» Я чуть не захихикал вслух.
Что
Но тут голос, звучавший рядом со мной, вдруг умолк. Я услышал щелчок трубки, положенной на рычаг, и почувствовал, как просел матрас рядом со мной под тяжестью опустившегося на него тела. Не поворачивая головы, я знал, что она тоже лежит на спине, глядя в потолок. Рука, которая ползла у меня по животу, теперь лежала неподвижно, держась за то, что она нащупывала.
— Ты прекрасно управилась, — сказал я.
— Если имелась в виду ирония, то я ее не уловила, — произнес голос рядом со мной.
— Откровенно говоря, не знаю, что имелось в виду, — сказал я.
Рука, державшаяся за то, что она нащупывала, разжалась, Розелла отодвинулась, приподнялась на локте и повернулась ко мне. Ее лицо с упавшими на него прядями волос было в глубокой тени, потому что свет падал сзади, но даже в тени ее широко раскрытые глаза сверкали.
— Что, по-твоему, мне надо было делать? — воскликнула она. — Это ведь мне пришлось отдуваться и что еще я могла сделать?
Слова лились неудержимым потоком.
— Какое-то безвыходное положение… Мы как в ловушке… И я делаю, что могу, и все, что я ни делаю, — это все ради тебя… Потому что я не могу без тебя…
Она немного помолчала.
— Я просто должна была привести тебя сюда сегодня, вот так, я не могла больше ждать… Ох, ведь я хотела, чтобы все было так нежно, ласково, спокойно, без спешки…
Она заплакала.
— Ну, будь со мной поласковее! — вскричала она. — Иначе я умру!
И уткнулась заплаканным лицом мне в грудь.
Я был нежен и ласков, насколько мог, как она меня просила и как хотелось мне самому, — и все было спокойно, и без спешки, и то, что последовало потом, было как будто естественным продолжением этих ласк и казалось их частью.
Почти до самого конца.
Я не стану входить в подробное геометрическое и клиническое описание того, что происходило, — уверяю, что все было как обычно. Но когда я почувствовал, что она уже близка к вершине страсти, она вдруг схватила мою правую руку, которая мяла ее левую грудь, и положила ее ладонью вниз себе на горло, заставив охватить его и прижимая ее своей рукой — разумеется, левой. То, что случилось сразу после этого, в судорогах и смятении последних секунд, не слишком отчетливо запечатлелось в моей памяти, но она все старалась заставить мои пальцы стиснуть ей горло, а я, тоже низвергаясь в пропасть, боролся не только с яростным нажимом пальцев потенциальной жертвы, но и с собственным темным побуждением, появившимся внезапно и как будто сопровождавшим
Потом мы отстранились друг от друга и лежали, не соприкасаясь, словно каждый из нас только что сделал для себя какое-то открытие, которое надо обдумать в молчании, темноте и одиночестве. Но через некоторое время она села, подсунув под спину подушку, и устремила неподвижный взгляд куда-то в пустоту.
— Он был просто вне себя от радости, — сказала она.
— Что? — переспросил я. Хотя я и расслышал ее слова, но во тьме, царившей внутри меня, не понял, к чему они относятся.
— Мой муж, — сказала она.
До сих пор я ни разу не слышал, чтобы она называла его так — «мой муж».
— Он был совершенно вне себя от радости, — продолжала она. — Он говорил и говорил. Все прошло так чертовски здорово. Да, и слава Богу, я надеюсь, что так будет и дальше, так мне будет намного легче — ох, ты не знаешь, какой он становится, когда у него начинается приступ черной меланхолии.
— Не уверен, что хочу это знать, — сказал я, не очень понимая, что имею в виду.
— Но сегодня он был просто вне себя от радости. Ни о чем больше не мог говорить, только о себе. Не вспомнил даже, что я больна, не спросил, как я… — Она впервые повернулась ко мне. — А, я знаю, ты считаешь, что это звучит как ирония, но…
— Я ничего не говорил.
— Ну конечно, это звучит как ирония, я-то знаю — это ведь вранье, что я больна. — Ее взгляд снова был устремлен в пустоту. — Но даже если бы я тут умирала, было бы то же самое. Все одно и то же, без остановки, все про этот проклятый вернисаж. О, я знаю, все женщины там так и крутятся вокруг него, он же так чертовски силен и красив, и его классический профиль так возвышается над всеми головами, как маяк на горизонте ночью, и от одного взгляда на него у них трусики мокнут — ну да, было время, когда и у меня тоже мокли…
Не поворачивая ко мне головы, она сказала:
— Принеси мне вина, пожалуйста.
Я подошел к ведерку со льдом и налил бокал.
— Оно выдохлось, — сказал я.
— Ничего, давай. Пожалуйста.
Она выпила вино, все еще глядя в пустоту. Я, голый, присел на корточки перед камином и стал раздувать угли, как-то по-особому ощущая свою наготу, чувствуя, как мои поникшие гениталии болтаются над кирпичным подом, как пот сохнет у меня на коже, как мерзнет моя спина, лишенная даже того тепла, которое давали слабые язычки пламени.
— Еще есть? — послышался ее голос.
— Нет, — ответил я, не сводя глаз с огня.
— Открой вон там вторую дверь, — сказала она. Я обернулся и увидел, что она указывает на одну из двух дверей в дальнем конце комнаты. — Это его гардеробная. Там увидишь маленький холодильник, в нем почти наверняка есть. Может быть, начатая, а если хочешь, открой новую.
И когда я двинулся к двери:
— Понимаешь, мой муж… Он любит, чтобы под рукой всегда было шампанское.