Место наблюдения за богом
Шрифт:
И при всем этом я был влюблен в универ. Просторные коридоры бывшего дома проектов обладали принудительной гармонией. Высокие потолки, и разливающийся по ним сливочный свет были похожи на стены буддийских храмов. Мой первый опыт любви к симфониям пустоты. Симметрия благоговейных пространств. Терапия безлюдности и тишины. Я мог часами бродить тут после пар. Засиживаться допоздна в столовой. Околачиваться в библиотеке. Курить на заднем дворе.
Был у нас в группе китаец. Звали Ли. Ли послали родители учиться на экономический факультет. Не зная языка, он все перепутал
Филфак на какое-то время стал вторым домом, укрытием. В родном же доме царила атмосфера предразводного раздора. Отец с матерью упражнялись во взаимных оскорблениях и унижениях. Диалог ненависти семейно-бытового характера. Приходилось допоздна засиживаться в библиотеке. А иногда просто на этаже факультета читать скучную книжку. Когда чтиво совсем надоедало, я наблюдал за работниками деканата.
Выражение лица декана было такое, будто он съел дохлую жабу и ничуть об этом не пожалел. Наоборот, хвастливо прикусывал дужку от очков и становился в позу зазнавшегося репера. Его заместитель обладала настолько суровой наружностью, что завидев ее в коридоре, я разворачивался и шел в другую сторону. Надменность руководителей факультета не знала границ. Они вели себя так, будто перевернули ход истории, изобрели букварь…
На втором курсе у меня был приятель кришнаит. Витя учился на философском факультете и проповедовал учение Кришны. Точкой нашего пересечения было кафе «Отрыжка» на четвертом этаже университета. Витя заказывал чай, брался худыми пальцами за ниточку, медитативно опускал и вынимал чайный пакетик в кипяток и читал мантру. Пластмассовый стаканчик потрескивал, чай обретал цвет юной кожи воина Арджуны. Так я выучил слова мантры и стал щеголять перед одногруппницами своими познаниями в индуизме. Одногруппницы фыркали и хотели тупых шуток и мартини.
Бывало, Витя меня подкармливал сладостями. Сладости у кришнаитов надо признать были что надо и не уступали продукции Рошен. А бывало, Витя меня поил. Доставал литровую бутылку, наливал в крышечку непонятной белой жидкости и протягивал со словами «за кришну». Моя святая уверенность в том, что это были те самые наркотики расширяющие сознание, брала верх и я опрокидывал крышечку. Проходило двадцать минут, сознание оставалось того же размера, а изжога от съеденного пирожка с картошкой усиливалась.
Я завидовал Витиной уверенности. Он действительно верил, что все кругом состоит из Кришны. Я знал, что из лжи и лицемерия. Витя дарил мне бусы, книги, календарики с изображением Вишну и объяснял, что это не бусы а четки. А потом он аккуратно брал мою руку, сгибал пальцы и учил как правильно их надо перебирать.
Это был две тысячи седьмой. Я шел по парку Шевченко, видел танцующих и поющих кришнаитов, приветливо махал им и кричал «Харе Кришна». Прошло одиннадцать лет. Я до сих пор хожу по этому парку, вижу этих беспечных и радостных ребят и понимаю, что ничего не изменилось. Единственное, что изменилось, так это то, что я им теперь не машу. Стараюсь всячески остаться незамеченным. Комплексы взрослой жизни сузили сознание и обратили меня в бегство. В бегство от беспечности, от самого себя. В конце концов, в бегство на работу.
За
Первые два курса я учился плохо. В основном пропадал в университетском кафе. Ел булочки, пил кофе. Пытался произвести впечатление на студенток грузным молчаливым взглядом. Студенток интересовали книги. Сейчас все кардинально поменялось. Я заинтересовался книгами, а студентки непонятных вузов мной. Как и прежде молодые девушки не особо интересуются искусством, зато людьми искусства порой чересчур.
Вообще, молодежь в начале нулевых мало чем интересовалась. Все-таки был рубеж тысячелетий. Появился первый интернет. Плохой, но какой есть. Ютуба не было, была Википедия. Форумы, чаты, аська… Университетская библиотека давала каждому студенту один час в день порыться в интернете. Мне этого было много. Фантазии не было. В основном я искал в интернете работу, потому что денег как всегда не хватало. Параллельно еще искал работу отцу. Ничего не найдя, переключался на поиск издательства, которое могло издать пару моих рассказов. Остальное время просиживал играя в косынку.
Как-то один знакомый сказал:
– Литература умерла. Чего ты возишься?
Причём дело было на филфаке, что нисколько не удивляет. С одной стороны он прав. А с другой, – я все таки попытаюсь ещё. Попытаюсь писать в обход визуальных вещей, захлестнувших мир. Попытаюсь, чтобы неуловимую мысль не смогла передать фотография и современное искусство. Чтобы кино она была не под силу. Литература, в конце концов, это одичалое философствование. Единственное, что будет всегда выше литературы и прочих искусств – музыка. Ей не требуются очевидные средства. Ей вообще мало что нужно, кроме глубокой, неистощимой души.
Понадобилось десять лет, чтобы понять, что это не призвание. Скорее необходимость. Газовый баллон с воздухом, без которого задохнешься, уйдешь на дно бессмысленной повседневности. Способ оправдать весь возможный потенциал жизни.
Как то сижу на лавочке. Напротив меня две женщины. Выпивают. Подслушиваю разговор. Оказывается – филологи. Две высушенные временем, перекрученные бечевки. Сколько вас несчастных? Бездетных и незамужних? Некрасивых и начитанных?
Одна прячет шкалик водки в сумочку и говорит:
– Лена, я ведь действительно знаю, почему Булгаков назвал роман «Мастер и Маргарита». У него были договорённости со Сталиным. Нужно было популяризовать профессию мастера станка, вдохновить пролетариат образом модной специальности…
Очень часто я испытываю дискомфорт к людям не авторитетных профессий. Например, не могу стоять рядом с дворником, курить и пить кофе. В такие моменты кажется, что я выразитель несправедливости. Человек работает, а я прохлаждаюсь. Если у бомжа пять рублей, а у меня десять, (хотя очень часто было как раз наоборот) мне неловко. Появляется ощущение, что я не достоин этих денег. Чувство должной солидарности по отношению к несчастным у меня на первом месте. Считаю, мы должны держаться вместе. Хоть нас и бесконечно много.