Метафизическое кабаре

Гретковска Мануэла

— Когда вы удостоверитесь, то прекратите поиски? — Я беспокоилась о финансах Колдунова. В феврале он задержал плату. Покупал у какого-то проходимца «маленькую икону дороже золота», то есть спичку в свою коллекцию. Пока он не компенсировал расходы, продав настоящую старую икону, я работала за «спасибо».

— Достоверность? Достоверность — не для этого мира. Здесь мы можем верить. Для этого мира — только ложь.

— Вы не ответили мне. Я не верующая. Я руководствуюсь логикой. После того, как вы найдете спичку из

Соловецкого монастыря, вы завершите свою коллекцию?

— Не стану я перед тобой отчитываться, — обрушился он на меня за нахальство. — Заурядный рассудок не поймет моих замыслов.

— Не смею даже следовать за вами, князь, — опустила я скромно глаза. Я была уверена, что работаю у сумасшедшего. Пока платят — играю свою роль.

До конца вечера я читала о святом Григории Паламе.

Случилось самое худшее. Я давно это предчувствовала. Сумасшедшие могут жить за пятерых. Обладают нечеловеческой силой. Но, когда она кончается, они, обессилев, падают, словно мертвые, сраженные молнией, ниспосланной ревнивыми и справедливыми богами.

В тот день Колдунов чувствовал себя лучше. Ангина прошла, он вновь обрел цвет. На его толстом лице это выглядело как восковой румянец, покрывающий щеки святых на иконах. Он острил, грыз печенье и вдруг подавился. Замахал руками, содрал с шеи фуляровый платок. Спазматически хватал ртом воздух. Недолго думая, я подбежала и хватила его кулаком по спине. Он схватился за сердце. Другой рукой зашарил по карманам. Высыпал из них свитки бумажных платков.

— Мое лекарство, — прошептал он, бледнея. Я на коленях обшарила ковер. Может, лекарство завалилось среди платков?

— Нету! — я была в панике. Колдунов задыхался. Его рука бессильно упала мне на плечо. Я подняла голову. Его просящий взгляд указывал на двери спальни. Я сорвалась с ковра и влетела туда. В темноте горела лампада. Она тускло освещала фотографию женщины и пузырьки с лекарствами на столике. Пальцы мои тряслись от страха. Антибиотики, что-то от кашля… — есть! Нитроглицерин! Колдунов терял сознание. Я тоже не помню, что было дальше. Наверное, я влила ему в рот капли, кажется, массировала синеющие руки. Немного придя в себя, я схватилась за телефон.

— Не нужно, — сказал он тихо, но уже своим обычным, здоровым голосом.

— Владимир Дмитриевич, сердечный приступ, нужно вызвать врача!

— Никакого приступа. В моем возрасте это нормально. Налей чаю.

Нагнал на меня страху, а теперь, как ни в чем не бывало, будет чаи распивать!

— Знаете что? Вместо того чтобы умаляться духовно, лучше бы сперва похудели. Разгрузили бы сердце.

— Э-э-э там, — лязгнул он об чашку искусственной челюстью. Мы сидели в молчании. Мне кажется, он радовался каждому мгновению. Дышал медленно, глубоко. Смаковал варенье. Тиканье стенных часов превратилось в мелодию спокойно уходящего времени.

— Почитай

Библию, там, где заложено, — положил он конец нашему бездействию.

— Бытие. Боже мой, как мир был прекрасен без сложностей. — Колдунов, по своему обыкновению, прервал мое чтение.

— Кто больше согрешил, Адам или Каин? Отец или сын? Бог сказал Адаму: «Не ешь плода от древа», Каину он не говорил: «Не убивай брата своего».

— Как вы себя чувствуете? Остаться на ночь? А если вам снова станет плохо?

— Не станет. Отец Михаил уже знает, которая из икон Соловецкая.

— Вот видите, вы разволновались, Владимир Дмитриевич, а сердце после ангины ослаблено, — долго ли до беды.

Нитроглицерин привел его в себя, но держала в этом мире спичка.

— Не потому, не потому. Бог послал мне эту икону, а дьявол…

— Что дьявол?

— Я получил известие из полиции, — Колдунов не в состоянии был скрыть возбуждения. У него блестели глаза, он покраснел. Час назад он умирал.

— Я видела у вас в спальне фотографию женщины, — мне не следовало говорить о случайно увиденном снимке. Илонка упоминала какую-то неприятную историю с его женой. О других его родственниках, о семье я не слышала. Лицо на фотографии было мне откуда-то знакомо. Где-то я его видела, но где?

— Фотография? Там икона.

В спальне не было времени присматриваться. Я искала лекарство. От лампады больше тени, чем мерцающего света.

— Принеси ее, — приказал Колдунов.

Он зажег спрятанную за буфетом галогенную лампу. Гостиная озарилась белым светом. Я держала большую икону Богоматери. Доска не была старой. Краска растрескалась и почернела.

— Ты видела похожий образ? — Колдунов стоял рядом, опираясь о стол. От слабости руки его дрожали. — На выставке? В альбоме? — допытывался он.

— В гостинице, — осенило меня. — Владимир Дмитриевич, мне показалось. Не образ. Я видела похожую женщину.

— В Париже? Богоматерь? — усомнился он.

— Там, где я работаю, в отеле «Равийяк», живет похожая женщина. Большие миндалевидные глаза, тонкий нос, такие же припухшие губы.

— Живет в гостинице?

— Уже год, с любовником младше нее.

Колдунов страдальчески вглядывался в меня. Быстро выпил нитроглицерин. Боль отступила, напряженное лицо расслабилось.

— Уходи.

Я не хотела оставлять его одного.

— Ну, иди же, — он вывел меня в переднюю.

— Может, это инфаркт?

— Думаешь, я тороплюсь на тот свет? У меня есть моя икона. Нет только свечки. Я не пойду в потемках. Еще заблужусь, — шутил он. Ему стало лучше, и он бредил на свой лад: — Помнишь, что ты мне читала у Булгакова? «Богоматерь — это вечная свеча, принимающая свет Господа».

— Пожалуйста, позвольте мне остаться.

— Пошла! — он выпихнул меня животом за дверь.