Метафизика пата

Гиренок Федор

«Наживать да наживать, – говорит Иван Босой, – я даже и в понятие-то не возьму» (13, с. 127). Этот герой после вольного зарабатывания денег убегает в деревню. «Опять я – человек, опять я сам себя отыскал», – резюмирует он итоги жизненного эксперимента (13, с. 128).

«Для чего растет вот этот дуб? Какая ему польза сто лет тянуть из земли соки?..

Вся польза и интерес жизни этого дуба именно в том и заключается, что он просто растет, просто зеленеет, так, сам не зная зачем! То же самое и жизнь крестьянина-земледельца – это и есть жизнь, интерес жизни, а результат – нуль» (13, с. 14). 11.7 Дословный человек В 1936 году в альманахе «Круг» появилась статья Г.П.Федотова под названием «Четверодневный Лазарь». На

фоне библейской притчи о Лазаре Федотовым выстраивается обоснование тезиса, шокирующее действие которого на среднего интеллигента нельзя было не заметить. Словами «средний интеллигент» я ввожу одно из излюбленных в русской литературе различений между «лицом» и «знаком». У среднего интеллигента (как и у дьявола) нет лица, т. е. нет той материи, которая бы сама собой указывала на свою сущность. Он означает, т. е. бытийствует как знак, указывающий на что-то отличное от себя. Знак – это калитка (в данном случае) в сад книжности.

Начитанность и образованность составляют уровень, на котором воспринимаются и раскладываются по полочкам сигналы и свидетельства того, что бытие продолжает быть осмысленным и упорядоченным.

Статья Г.П.Федотова разрушала эту упорядоченность и осмысленность. Слава Богу, говорит Федотов, «есть еще косность» и все еще встречается «спасительная некультурность» (14, с. 317). Почему спасительная? Потому что в косности и некультурности, как в раковине, живет улитка – человечество. Раковина спасает его от культуры. Уберите ее и случится катастрофа: погибнет человек. А гибель человека является прототипом любой исторически возможной, в том числе и экологической, катастрофы.

Самая знаменитая фраза второй половины XX века очаровывает примитивностью своего требования: «Больше цивилизации». В этих словах слышится рык неутоленного культурного голода. Как совместить с ним федотовский призыв к «спасению от культуры» и не в этой ли несовместимости установилось предчувствие катастрофы? Т. е. то, что позволяет нам говорить об экологических интуициях русской культуры?

После реформации европейская культура заметно' полевела, а после просвещения в ней прочно укоренился «выдуманный человек», т. е. человек, который порядком идей вознамерился в себе (и мире) заместить порядок бытия. Ряд замещений цивилизации начался с (Невинных технических изобретений Уайта. В области духа его продолжили Пикассо и Стравинский, в социальной сфере Ленин и Муссолини.

Словами «выдуманность», «книжность», «идейность» фиксируется в человеке то, что в нем может быть названо результатом работы культуры. Искусство не отражает, а создает состояния, попадая в которые мы становимся культурными. Причем современный язык устроен так, что само слово «культурность» воздействует на нас магически. Но у Федотова хватило мужества в век культурности заявить, что «обыкновенный человек… бесконечно милее и привлекательнее того, который нам явлен в передовом искусстве». «Не перевелись еще, – пишет Федотов, – простые и бесконечно добрые люди» (14, с. 317).

Что значит «простой человек»? Это человек, который возник до слова.

Невыдуманность натурального существует без той приставки, которую дает культура.

Иными словами, этот человек мало читает, редко слушает музыку и лочти не смотрит живописцев. Вот это – «нечитающий», «неслушающий» и вообще что-то не делающий получает в глазах Федотова по-ложительнную маркировку. Дело не в том, что «не читать» это хорошо. Дело в том, что «читать» – это значит заразить себя «вирусами разлагающейся культуры XX века». «КосНосТь» – барьер, который не позволяет ему распространить-ся. Почему культура разлагается? Федотов пишет: «Вот девушка, которую Тургенев мог бы избрать своей героиней. Современный писатель подошел, произвел над ней сексуальную вивисекцию и с отвращением отвернулся. Эта девушка, вероятно, не хуже Татьяны или Натальи.

Но выдержит

ли Татьяна психоаналитический экзамен?» (14, с. 317).

Иными словами, есть девушка не хуже Татьяны Лариной, но нет Пушкина, нет человека, который бы в ней увидел Татьяну, а не Лолиту и не героинь Миллера.

Иными словами, в человеке есть что-то, что существует «видением» этого «что».

Чуть трансформировав федотовский образ, -можно увидеть и приш-винское поле, и тургеневский луг. Но вот приходят на «Бежин луг» бульдозеры, проделывают технологическую вивисекцию и с отвращением к вскрытой утробе луга уходят. Уходят куда? В современное мировосприятие. Здесь в этом мире что-то умерло в человеке, и из его мертвых идей создается философия деятельности, из мертвых звуков – музыка, из цветов -живопись, из останков человека строится и передовое общество.

«Пикассо и Стравинский, – по словам Федотова, – в духовном мире значат то же, что в социальном Ленин и Муссолини» (14, с. 317). Сознание вовлечено в плетение социальной ткани, в которой рефлексивная нить успешно заменяет натуральную.

Рефлексивность обеспечивает непрерывность воспроизведения социальных структур, рационализацию чувств и страсти. Создается мир, в котором «видимость честности… вполне может заменить подлинную честность», а избыток добра расточителен и достоин осуждения. Видимость скромности отличается от скромности тем, что последняя спонтанна (4, с. 60). Всякая же спонтанность иррациональна, не подлежит мере счета и контроля. Видимость же рациональна и исчисляема. Вовлекать в свои дела чужую доброту опасно, ибо она может как быть, так и не быть. На случайности существования построить эффективное предприятие нельзя. Не благосклонность другого нужно класть в основание, а, как учил А. Смит, интерес другого. Есть ли под этим интересом благо или нет его, никого не интересует. 11.8. София Но если существует омертвевшая современность, то существует и живой мир иного, инобытия, и кто-то здесь не может не ловить голос оттуда. Этот голос улавливается различением традиционного и нетрадиционного, культурного и внекуль-турного.

На этих ДЙСТЙЕКЦЙЙХ построены статьи Г. Федотова «Мать-Земля», «О Святом Духе в природе и культуре» и его книги «Стихи духовные».

Духовные стихи – это религиозные эпические песни. Они исполнялись рапсодами, слепцами. В этих стихах привлекает внимание какая-то «космическая окрашенность» мысли (15, с. 220). Русское народное миросозерцание возлагало на человека трудную обязанность по встраиванию себя, своего дома и своего мира в космос. Не к истории нужно было ему приспособиться, вписываясь в нее в соразмерных ей понятиях и нравах, а к космосу. История – это мир текучих ценностей и пересматриваемых определений, космос – фундаментально постоянен. Исторический мир складывается в режиме, «когда еще только «все начинается» и «все впереди».

Космический – «когда уже «все случилось». Вот к этим двум онтологически (а не психологически) разным мирам нужно приспособить все понятия. Например, вот есть Богородица. Это, конечно же, не историческое понятие. Народное миросозерцание в нем узнает природу, т. е. Богородица читается с космическим оттенком мысли, как «мать-земля». Вечно рождающее и то, что уже плодоносит, объединено. Богородица и мать-земля сырая отождествляются. Этим отождествлением создается «космизм» спонтанной народной мысли.

Результаты отождествления, рассматриваемые метафизически, переосмыслятся в софиологии. В сближении Богородицы и «Матери-Земли» узнаются контуры Софии. В софиологии В. Соловьева, П. Флоренского и С. Булгакова просматривается дуализм небесного и земного, божественного и тварного. «Если называть, – пишет Федотов, – софий-ной всякую форму христианской религиозности, которая связывает неразрывно божественный и природный мир, то русская народная религиозность должна быть названа софий-ной» (15, с. 220).