Метафизика пата

Гиренок Федор

5. Савицкий П. Н. О задачах кочевниковедения (Почему скифы и гунны должны быть интересны для русского?). Б/м., 1928. – С. 83-106.

6. Трубецкой Н. С. Европа и человечество. София, 1920. – 82 с. 7 Трубецкой Н. С. У дверей реакция? Революция? – Евразийская хроника. Берлин, 1923. – Кн. 3. – С. 18-29.

8. Флоровский Г. Евразийский соблазн. // Новый мир, 1991, – № 1. – С. 195-211.

Глава XI.

ПУТИ К УМНОМУ БЕЗМОЛВИЮ БЫТА

Базисные интуиции культуры, в том числе и экологические, давно уже завалены грудой объектного знания.

Не сняв наслоений знаниевой лавы, вряд ли мы доберемся до живых импульсов»культуры, называемых интуицией. Ведь интуиция – это возможность видеть видимое до того, как мы что-то о нем узнал«. Потребность в знании удерживает нас в структуре самосознания,;а воля к жизни испытывает нужду в интуиции. То есть знание появляется всегда потом, вторым шагом жизни, но появившись, оно мешает нам помыслить причину мысли. Например, что мы видим в природе? То, что знаем о природе. Знание мешает нам видеть видимое и, следовательно, под защитой знания мы можем не мыслить или, что то же самое, мыслить немыслимое. Разрыв с интуициями культуры создает опасную возможность превращения экологии в бухту немысл'ия. 11.1. Живое знание Вместе с новой технологической волной на нас накатывает волна подозрений и нелюбви к науке. Заслужила ли она это отношение? Стандартный набор претензий, предъявляемых науке, сформулирован А. Бергсоном, М. Хайдеггером и Л. Шестовым. С манифестацией нового идеала рациональности выступили В. Вернадский и И. Пригожий.

Беда науки, ксгк- u?'cPArwjty состоит в том, что она работает на уровне воспроизводимых связей мира, т. е. в мошлгг, л^деэ гш повторил самого себя.

Наука ничего не может сказать о том, что было до повтора, что не воспроизвелось в пространстве и времени. До «повтора», до определения мира законами было «про-из·· ведение» (М. Хайдеггер), была конкретность, т. е. все то, что лежит за корой воспроизводства обратимых связей. Но ученые могут формулировать законы относительно того мира, в котором мы живем. И это их достоинство и обязанность.

Наука претерпела гораздо меньше изменений, чем это обычно ей приписывается.

Гораздо сложнее оказалось отделить науку от магии, чем Ньютона от Эйнштейна.

Символ науки так долго «чистили», что его сиянием воспользовалось и то, что наукой не является. Всякое знание стремилось попасть в разряд науки (об этом много писал в свое время Г. П. Щедровицкий). Но, пожалуй, самое главное в осознании современной науки состоит в том, что она является отнюдь не центром нашей жизни. Она давно уже перестала быть делом личности и стала источником существования массового человека. Конечно, личность ничуть не лучше массового человека. Но и наука должна знать свое место в ряду таких же, как она, массовых профессий.

Оправданы ли упреки, брошенные науке «пастухами бытия» XX века? Философский «сыр-бор» загорелся, по словам Шестова, из-за ерундовой в общем-то вещи. Была когда-то «гора всем горам мати» и был первочеловек, который никак не мог подняться на эту гору.

Так бы он и оставался жить со зверьми в долине, если бы не разум. Разум привел человека на высокую гору и сказал: видишь, как богат мир, и это все я отдаю тебе, если ты мне поклонишься. Человек поклонился и получил обещанное. «С тех пор/- рассказывает Шестов,- величайшей обязанностью человек считает обязанность поклоняться разуму. Разум решает, чему быть и чему не быть. Решает он по собственным законам, совершенно не считаясь с тем, что он именует «человеческим, слишком человеческим» (17, с. 34).

Льва Шестова интересовала моральная сторона дела. Он не хотел поклоняться науке ни за какие богатства. Суть дела состоит не в кумирах и их творении, а в обмане.

Наука нас обманула. Она обещала богатства, а подсунула проблемы. Чему же верить, кому теперь поклоняться? «Живому знанию». Оно нас не обманет.

Что

же такое «живое знание»? И можно ли им заменить науку? Наука – это дискурс, т. е. шаги рассчитывающего сознания. Во всяком мире найдется такая сторона, которую мы сможем увидеть и удержать аналитически, если будет использовать средства расчетливого сознания науки. Но в мире пребудет и такая его сторона, которую мы уже знаем, т. е. знаем не потому, что удержали знание в поле самосознания, а потому, что живем. Живем и, как говорил М. Мамардашвили, знаем, что такое жизнь. Вот это знание и называется живым. Оно принципиально отличается от научного знания, от его всевозможных «целостных» и «синтетических» проекций.

В русской культуре это отличие удерживалось интуицией бытий-ности истины, в поле которой немыслима возможность тезиса о том, что истина выше человека. Истина не может быть выше его или ниже, слева или справа. Она не относится ни к демократическим плоскатикам 1, ни к тоталитарным. Бытие накладывает на это возвышение запрет. Истина не выше бытия, а поставлена в ряд бытия, как становится в ряды христиан каждый чкрещеный человек. Познать – это значит осознать свое бытие в Истине. Европейская традиция заставляла бежать к истине по дорожже ума. И это, как говорил В. Эрн, хорошо. Но в русской традиции к Истине добираются и по тропинке воли, ее напряжением. И на вершинах познания находятся не ученые и философы, а святые (18, с. 20). Онтологическая размерность истины и человека передается рапсодом, распевающим стихи

1 Двумерные существа. 162

«Голубиной книги»:

«Мало спалося, много виделось: Кабы два зверя соходилися, Промеж собой подиралися, Кабы белой заяц, кабы серой заяц, Кабы белой заяц одолеть хочет? И не два зверя соходилися, Промежду собой подиралися: И то было у нас на сырой земле, На сырой земли, на святой Руси, Сходилися Правда с Кривдой; Это белый заяц – то-то Правда ль, А серый заяц – то-то Кривда ль; Правда Кривду передалила, Правда пошла к Богу на небо К самому Христу, царю небесному, А Кривда осталась на сырой земле, И пошла она по сырой Земле, По всем четверым по сторонам…» (3, с. 273-274).

Вот этот оборот – Правда пошла к Богу, а Кривда осталась (между нами – делает ощутимым различие между уче-ньш и святым. Для ученого мир делится на сущность и явления, на явления и вещи в себе, т. е. мир ограничен горизонтом описания мира.

Вещи в себе напоминают, что ты конечен (смертен) и никогда не пройдешь пути бесконечного. «Тот, кто стоит, всегда ограничен какими-нибудь горизонтами» (18, с. 21). Тот, кто восходит ж Истине, движется к ней поверх постулатов кантовской философии, над горизонтами познания. Но это по-двиг святого, а не гносеологическая истина позитивиста.

Не «вещь», а «личность» – та категория русской культуры, в которой сходится и завязывается узловая мера мира, его связность, понятая не в традиции новоевропейского рационализма, а в смысле русского космизма.

Неприятие науки имеет своей причиной факт релятивизации ее духовных оснований.

Множественность концепций и истин, плохо согласуемых между собой, заставляет искать абсолютное на стороне религии. Наука теряет некогда завоеванные ею позиции в общественном сознании. Религия возвращает утерянные ею духовные территории. Мудрость непосредственного знания очаровывает многих экологически обеспокоенных..людей·. Но непосредственное знание, подчиняющееся принципу «не.думали, а уже знаем», является источником как«мудрости, так и глуцссти. Зерна живого знания встречаются в раовине религии, в детском лепете, у примитивов. Иногда эти зерна превращаются в жемчуг мыслей. Но внутри этих мыслей нельзя построить расчеты даже самого захудалого моста через какую-нибудь реку, не говоря уже о системе доказательств существования внешнего мира. Живое знание 'недейственно.