Метафизика труб
Шрифт:
Вода подо мной, вода надо мной, вода во мне — водой была я сама. Не случайно в японской версии моего имени было слово «дождь». По его образу, я чувствовала себя драгоценной и опасной, безвредной и несущей смерть, молчаливой и шумной, ненавистной и радостной, нежной и разрушительной, незначительной и редкостной, чистой и захватывающей, коварной и терпеливой, музыкальной и неблагозвучной, но вне всего этого, прежде, чем быть чем бы то ни было, я чувствовала себя неуязвимой.
Можно было защититься от меня, спрятавшись под крышей или зонтиком, меня это не заботило. Рано или поздно не
С высоты моего допотопного опыта я знала, что литься — было верхом наслаждения. Иные уже заметили, что лучше было принять меня, позволить себе быть затопленным мной, не сопротивляясь. Но гораздо лучше было быть мной, быть дождём: не было большего блаженства, чем выливаться, мелкой моросью или ливнем, хлестать по лицам и деревьям, питать родники и переполнять реки, портить свадьбы и праздновать похороны, обрушиваться в изобилии небесным даром или проклятием.
Моё дождливое детство расцветало в Японии, я была как рыба в воде.
Устав от моих бесконечных свадеб с дождём, Нишио-сан наконец звала меня:
— Выходи из озера! Ты растаешь!
Слишком поздно. Я уже давно растаяла.
Август. «Мушьятсуи», жаловалась Нишио-сан. Действительно, жарко было как в парильне. Разжижение и сублимация сменялись в бешеном ритме. Одно лишь моё тело амфибии наслаждалось.
Мой отец находил ужасным петь в такую жару. Во время представлений под открытым небом он надеялся на то, чтобы дождь остановил спектакль. Я тоже на это надеялась, не только потому, что часы прослушивания «но» наполняли меня скукой, но скорее ради прелести дождя. Раскаты грома в горах были лучшей музыкой в мире.
Мне нравилось придумывать небылицы и рассказывать их сестре. Неважно о чём, лишь бы это было выдуманным.
— У меня есть осел, — объявила я ей.
Почему осел? Секунду назад я не знала того, что скажу.
— Настоящий осёл, — продолжила я наугад, смело глядя в лицо неизвестности.
— О чём ты говоришь? — сказала, наконец, Жюльетт.
— Да, у меня есть осел. Он живёт на лугу. Я встречаюсь с ним, когда хожу на Маленькое Зелёное Озеро.
— Там нет луга.
— Это секретный луг.
— Какой он, твой осел?
— Серый, с длинными ушами. Его зовут Канику, — выдумала я.
— Откуда ты знаешь, что его так зовут?
— Это я его так назвала.
— Ты не имеешь права. Он не твой.
— Нет, он мой.
— Откуда ты знаешь, что он твой, а не чей-нибудь ещё?
— Он мне это сказал.
Моя сестра расхохоталась.
— Врушка! Ослы не говорят.
Чёрт! Я забыла об этом. Тем не менее, я упрямо заверила:
— Это волшебный говорящий осел.
— Я тебе не верю.
— Тем хуже для тебя, — заключила я высокомерно.
Про себя я повторяла: «В следующий раз надо не забыть, что животные
Я предприняла новую попытку.
— У меня есть таракан.
По причинам мне неизвестным, эта ложь не произвела никакого эффекта.
Я решила попробовать сказать правду:
— Я умею читать.
— Да, умеешь.
— Это правда.
— Ну, да, да.
Ладно. С правдой тоже дело не пошло.
Не отчаиваясь, я продолжила попытку заслужить доверие.
— Мне три года.
— Почему ты всё время врёшь?
— Я не вру. Мне три года.
— Через десять дней!
— Да. Мне почти три года.
— Почти, не значит три года. Видишь, ты всё время врёшь.
Приходилось убедиться в одном: мне не доверяли. Ничего страшного. В душе мне было безразлично, верят мне или нет. Я продолжала выдумывать ради собственного удовольствия.
Я рассказывала истории самой себе. Уж я-то, по крайней мере, в них верила.
На кухне никого: такой случай нельзя упускать. Я запрыгнула на стол и начала восхождение по северной стороне шкафчика с провизией. Стоя одной ногой на коробке с чаем, другой на пачке печенья, ухватившись рукой за крючок черпака, я нашла военный клад, место, куда моя мать прятала шоколад и карамель.
Жестяная коробка: моё сердце заколотилось. Поставив левую ногу на мешок риса, а правую на сушёные водоросли, я вскрыла замок со всей страстью моего вожделения. Я открыла, и перед моим восхищённым взором предстали слитки какао, жемчужины сахара, потоки жевательной резинки, диадемы из лакрицы и браслеты из маршмеллоу [16] . Вот это трофей. Я приготовилась водрузить там своё знамя и созерцать свою победу с высоты этих Гималаев из сиропа глюкозы и антиоксиданта Е428, как вдруг послышались шаги.
16
Вид зефира.
Я запаниковала. Оставив мои драгоценности на вершине шкафа, я спустилась вниз и спряталась под столом. Пришли ноги: я узнала тапочки Нишио-сан и гета Кашима-сан.
Старшая села, а молодая грела воду для чая. Старшая отдавала младшей приказы, как рабыне, но ей было мало ощущать своё превосходство, она говорила ужасные вещи:
— Они презирают тебя, это ясно.
— Не правда.
— Это бросается в глаза. Бельгийская женщина разговаривает с тобой как с подчинённой.
— Здесь только один человек, который говорит со мной, как с подчинённой: это ты.
— Это нормально: ты и есть подчинённая. Я-то не лицемер.
— Мадам не лицемерка.
— Твоя манера называть её «мадам» просто смешна.
— Она называет меня Нишио-сан. На её языке это то же самое, что «мадам».
— Когда ты отворачиваешься, можешь быть уверена, что они называют тебя служанкой.
— Откуда ты знаешь? Ты не говоришь по-французски.
— Белые всегда презирали японцев.
— Они нет.
— Как ты глупа!
— Господин поёт «но»!
— "Господин"! Ты не видишь, что бельгийский мужчина делает это, чтобы посмеяться над нами?