Металлист. Назад в СССР
Шрифт:
— Сомневаюсь, — хмыкнула она. — Ладно, Кобра всё равно уже на урок не пустит.
Она порылась в брошенной возле педалей сумке, достала оттуда ключ, пошла куда-то к кулисам. Я остался сперва на месте, но вскоре опомнился и пошёл следом, в каморку, что за актовым залом. Легендарное место для любой школы.
Каморка оказалась завалена разнообразным хламом. Старыми партами, поломанными стульями, неактуальными плакатами и транспарантами к Первомаю и годовщине Октябрьской революции, новогодними украшениями и тому подобным. При более внимательном рассмотрении обнаружилась барабанная
Одноклассница встала на цыпочки, позволяя мне полюбоваться на её длинные ножки, достала откуда-то сверху дермантиновый чехол. В чехле обнаружился «Урал», красно-чёрный, с тремя звукоснимателями и целой кучей крутилок и кнопок, разобраться в которых могли только инженеры свердловской фабрики. А после вмешательства народных умельцев, сунувших своё жало в потроха несчастной электрогитары — и подавно.
— Ну давай, удиви, — сказала одноклассница, протягивая мне гитару.
На неподключенной электрухе особо много не наиграешь. Не звучит. Но я всё-таки взял гитару, которая оказалась даже настроена. Решил немного подшутить, сделал вид, будто неумело ставлю аккорд, прижимая струны по одной, по очереди. Специально недожал, провёл по струнам. Одноклассница смотрела насмешливо и надменно, как английский лорд на папуаса, напялившего строгий костюм и монокль.
А потом я заиграл всерьёз. С репертуаром определился сразу же, неоклассика. Ингви Мальмстин. Свою легендарную «Трилогию» он ещё не выпустил, тем более в СССР, но я решил сыграть что-нибудь из неё, пусть даже у меня не жёлтый страт со скалопированным грифом, как у него, а обыкновенный «Урал-650», но руки-то помнят.
У одноклассницы натурально отвисла челюсть.
«Урал» был тяжёл и неудобен в игре. Струны высоко, лады царапались, словно зубья пилы. Но я снова играл на электрогитаре, и это главное. Пусть на неподключенной, но всё же электрогитаре, на инструменте, которому я отдал большую часть жизни.
Без всякой паузы перешёл с Мальмстина на попурри, которое моя одноклассница играла на фортепиано, щедро сдобрив его дополнительными вертушками, бендами и прочими красивостями, выпендриваться, так на всю катушку. Как по мне, настоящее мастерство исполнителя — это игра на инструменте прямо из головы, когда тебе не нужно долго и тщательно подбирать ноты. Владение на таком уровне, когда музыка льётся сама, лишь бы помнить саму мелодию.
Остановился я, только когда во время очередного пассажа порвалась первая, самая тонкая, струна.
— Вот блин, — только и выдавил я.
— Так, — хмуро спросила одноклассница. — Кто ты такой и куда ты дел Сашу Таранова?
Глава 6
Я издал нервный смешок. Ещё никогда Штирлиц не был так близко к провалу.
Одноклассница смотрела на меня в упор, скрестив руки на груди. Молча буравила
— Слышала, как я в больницу с черепно-мозговой травмой уехал? — спросил я, снимая остатки струны с колка.
— Краем уха, — сказала она.
— Вот. Понял, что музыку играть хочу, — сказал я. — Попробовал, стало получаться. Я про такое слышал раньше, читал где-то. Тётка одна после сотрясения на французском заговорила, про мужика читал ещё, слесаря, он картины писать начал. Не думал, что и со мной такое случится.
— Ну ты даёшь, Таранов… — выдохнула одноклассница.
Кажется, поверила. Вид у неё из напряжённого превратился скорее в обеспокоенный и даже заинтересованный.
— Просто… Ну… Прежний Саша алгебру у Кобры ни за что бы не прогулял. И то, как ты играешь… Я такого не видела даже никогда, так даже в музыкалке никто не может, — сказала она.
Я в ответ только пожал плечами. Повисло неловкое молчание.
— А ещё… Я никому не говорил. Но у меня амнезия. Тут помню, тут не помню, — признался я. — То есть, помню, как ложку держать, и каким концом в борщ макать. Теоремы там всякие, пифагоровы штаны. А вот с конкретикой проблемы. Даже имени твоего не помню, представляешь?
— Варя… Орлова, — представилась она, протягивая изящную ладошку.
— Саша Таранов, — я улыбнулся и пожал протянутую руку.
— Обалдеть просто, конечно… — неловко усмехнулась она.
— Блин, что вот с гитарой делать, — я наконец снял остатки порванной струны.
— В чехле посмотри, может, запасные есть, — посоветовала Варя.
Точно. Надо было самому догадаться, а ещё гитарист называюсь. Сам же правило имел, всегда запасные струны в чехле таскать. После второго или третьего раза, когда струна порвалась во время концерта, правило стало железным, нерушимым.
Тут тоже обнаружились какие-то струны неясного калибра, явно бывшие в употреблении, без какой-либо упаковки. Сравнил несколько с обрывком старой, нашёл подходящую. Жёсткую, правда, как проволока, но как будто у меня есть выбор. Начал ставить, продевая струну через уродливое ураловское тремоло.
— Запущено тут всё, конечно, — заметил я, рукой показывая на окружающее нас великолепие.
— Как в позапрошлом году Димка Жаринов выпустился, так больше ансамбль и не собирали, — сказала Варя. — Мхом всё уже заросло.
— Ты тоже в ансамбле играла? Ты, если что, не удивляйся, если я вдруг глупые вопросы задаю, — произнёс я.
— Немножко играла, — призналась одноклассница. — На клавишах. Пару репетиций всего успела.
— Нравилось? — спросил я.
— Ну… Да, наверное, — пожала плечами она.
— Ты классно играешь. В консерву поступать будешь? — спросил я.
Варя слегка порозовела.
— Ближайшая в Свердловске только, меня бабушка не отпустит, — сказала она. — В пед буду поступать, куда ещё-то.
В местный, значит, в Чернавский.
— А ты, наверное, с мечтой о Бауманке расстался, получается? — спросила она, глядя, как я накручиваю струну на колок.
— Получается так, — сказал я.
— Да… — протянула она. — Никогда бы не подумала. Ты ж стремился так…
— Удар по голове меняет людей, — пошутил я.