Метаморфозы. Тетралогия
Шрифт:
– Мне важно знать, – сказала Сашка. – Я валю введение в практику.
Денис удивленно на нее воззрился.
– Ты?!
– Ну да. Валю абсолютно, всухую. Мне важно знать, я хочу… понимаешь, может быть, реально поменять куратора? А?
– У тебя Коженников, – медленно сказал Денис.
– Да, – Сашка нервно потерла ладони.
– Не завидую. Лизка, например, если при ней сказать «Коженников», сначала белеет и начинает трястись, а потом дает в рожу. А потом ты с окровавленной физиономией долго ей объясняешь, что имел в виду Костика, который
– А Попова? – жадно спросила Сашка. – Ты пробовал с ней договориться как-то?
Денис помрачнел.
– Вообще-то… знаешь… она мягко стелет. Только жестко спать. Вообще, я тут с ребятами говорил, все кураторы одинаковые. Просто одни ругаются матом, а другие нет.
Денис ухмыльнулся, довольный своей шуткой, и хотел что-то еще сказать, но в этот момент открылась дверь тридцать восьмой аудитории и в коридор вышла Женя Топорко, очень бледная и сосредоточенная.
Они с Сашкой встретились глазами. Женя вдруг вспыхнула, высоко подняла подбородок и прошла мимо без единого слова.
– Чего это она? – пробормотал Денис, подхватывая сумку. – Ну, пожелай мне…
В этот момент в дверях аудитории появился сам Портнов с незажженной сигаретой за ухом.
– Заходите, Мясковский, и откройте пошире окно… Самохина, это ваше время? Что вы здесь делаете?
– Она спрашивает, можно ли поменять куратора, – сообщил простодушный Денис. Сашка обомлела.
Портнов бросил на нее внимательный взгляд.
– Нельзя, – сказал коротко. – Мясковский, окно открывайте, я буду курить. Самохина, до свидания.
На другой день солнце поднялось, чистое и даже теплое, окруженное легким эскортом мелких прозрачных облаков. Сашка пропустила первую пару – физкультуру. Когда соседки убрались на свою специальность, она открыла шкаф и там, в тесноте своей и чужой одежды, нащупала старую зимнюю куртку.
Сунула руку в правый карман. Пусто.
Сунула руку в левый карман. Тоже пусто, только несколько мелких монет.
Ей почему-то вспомнился тот день, когда Лиза Павленко ни с того ни с сего обвинила ее в краже ста долларов. И как Сашка догадалась, что купюра завалилась за подкладку. Вернее, на секунду увидела ее… Больше таких прозрений с ней не случалось. Или почти не случалось.
Почти без надежды она снова сунула руку в правый карман куртки и за подкладкой, за тонкой синтетической тканью, нащупала бумажный прямоугольник.
Нетерпеливо расширила дыру в кармане. Вместе с крошками и нитками вытащила визитную карточку без имени – с одним только номером телефона. Мобильного, хотя здесь, в Торпе, мобилки до сих пор были редкостью.
В переулке, ведущем со двора на Сакко и Ванцетти, пахло листвой и гнилью. Вода вчерашнего и позавчерашнего дождя стояла в глубоких лужах – листья бурой массой забили водосток. Сашка постояла, подставив лицо солнышку, возле телефона-автомата на углу.
Потом сняла трубку и набрала номер, сверяясь с визитной карточкой.
– Я
– Добрый день, – хрипло сказала Сашка. – Это я. Самохина.
– Привет, Саша. Что-то случилось?
– Еще нет. Но скоро случится.
– Ты меня пугаешь, – сказал Фарит Коженников.
– Стерх вам… еще ничего про меня не говорил?
В трубке помолчали.
– Стерх и не скажет, Саша, по крайней мере, до зачета… А что случилось?
Сашка помолчала, не зная, как объяснить.
– Саша? Вы меня слышите?
– Я провалю сессию, – сказала Сашка. – Я не сдам этого зачета ни с первого раза, ни со второго. Это все, конец.
Еще одна пауза.
– Откуда ты звонишь?
– С улицы. Из автомата. Дело в том, что у меня мама собирается рожать второго ребенка.
– Понимаю. Давай через полчаса – на улице перед институтом?
– Ей рожать – под зимнюю сессию.
– И что?
Они медленно шли по улице Сакко и Ванцетти. Мимо дворника, сгребающего листья, мимо девочки, выгуливающей таксу. Лепные украшения старинного особняка отсырели от дождей, бледные лица кариатид глядели бесстрастно и слепо.
Сашка не смотрела на Коженникова. Смотрела вперед и вверх, где среди редеющих крон проглядывало синее небо.
– Я хочу, чтобы… короче говоря, я хочу, чтобы она была здорова и ребенок тоже.
– Понятное желание. И?
Сашка остановилась. Обернулась. Увидела собственное отражение в темных стеклах его очков.
– Я хочу с вами договориться. Заплатить, чем смогу. Могу отработать сто упражнений за одну ночь. Могу… – она запнулась. – Могу все. Кроме этого… этих… «проб». Я физически не в состоянии. И психически. И никак. Хотите – можете мне руку отрубить…
– И зачем мне твоя рука?
– А зачем вам вообще все? – шепотом закричала Сашка. – Зачем вам этот институт? Зачем заставлять нас делать это… все это?! За что нам это, ну за что?!
Она заставила себя замолчать. Город Торпа жил медленно, картинно, кое-где поднимались дымы из каминных труб. Сизые и черные голуби топтались в луже, пили, запрокидывали головы, позволяя воде проскользнуть по горлу вниз. Капельки росы поблескивали на прижухлой траве бульвара.
Коженников стоял, чуть наклонив голову, Сашка видела два своих отражения в его темных зеркальных очках.
– С вами совсем-совсем нельзя договориться? – спросила она почти шепотом. Губы онемели.
– Саш, – ответил он ей в тон, тоже тихо и почти по-приятельски. – В мире полным-полно сущностей, с которыми нельзя договориться. Но люди как-то живут, верно?
– Некоторые живут. – У Сашки окоченели пальцы ног в кроссовках. – Некоторые умирают.
– Это не про тебя, – сказал Коженников еще тише. – И не про твоих близких. Я знаю, что ты справишься. Нет таких причин, которые помешали бы тебе на «отлично» сдать сессию. Нет таких причин.