Метатрон
Шрифт:
На вид я дал бы ей лет тридцать, может, чуть меньше. Из-за жаркого и сухого воздуха, на Большом Ближнем лицо стареет очень быстро. Поэтому у них и принято иметь четыре жены, одну младше другой.
Как я успел заметить, на подносе стояла каменная ступка и несколько маленьких фарфоровых пиал. И пока я смотрел на женщину, которая меня спасла, она занималась более полезным делом – интенсивно толкла в ступке что-то очень пряное, распространявшее по пещере густой аромат восточного рынка. Похоже, это было мое лекарство.
Движения крепких рук были
Это все походило на колдовство. Я даже вспомнил, что арабы всегда боялись голубоглазых. Считалось, что одного взгляда им достаточно, чтобы навести порчу на человека.
Если меня спасла колдунья, то это объясняло многое. Такие люди обычно живут в одиночестве, а я ни разу не видел никого кроме нее. Да и выздоровление мое, по ощущениям, заняло едва ли больше недели, ну максимум – две. Синеглазая оказалась талантливой знахаркой.
Мой взгляд был слишком пристальным – оставив колдовство, женщина обернулась. Она явно что-то хотела мне сказать, даже открыла рот, показав крепкие чуть желтоватые зубы, но так и замерла. На ее лице разом сменилось с десяток разнообразных выражений, которые, я бы при всем желании, не смог перечислить в правильном порядке. Радушие, недоумение, растерянность?
Оная явно не знала с чего начать, вернее, на каком языке ко мне обратиться. На помощь пришел язык жестов. Женщина положила руку на грудь и громко, по слогам произнесла:
– Ма-ли-ка.
Прекрасно, теперь была моя очередь. Но как ответить, если понятия не имеешь кто ты и как тебя зовут? Мне оставалось только помотать головой и, пробуя затекшие связки, засипеть:
– No name.
В голове роилось множество обрывочных фраз, слов, междометий… Все на разных языках и наречиях, все едва знакомые, непонятные и неродные. Выбрал английский, его я вроде бы знал лучше всего.
Малика удрученно поцокала языком. Было непонятно, она сочувствует моему положению или не можете перевести, что я сказал. Хорошо, хоть не решила, что меня так зовут: «No name».
Женщина поднялась и скрылась в дальнем, темном углу пещеры. Мне было невидно, что она там делает, но через пару минут непродолжительного шуршания, Малика вышла оттуда с аккуратной стопкой одежды цвета хаки, светлого летнего хаки.
Это была моя форма, постиранная и выглаженная, как будто тут где-то завалялась гладильная доска и стиральная машинка.
Женщина махнула формой в мою сторону, мол, твоя, и добавила:
– Исраиль.
Видя, что мне это несильно помогло, она похлопала себя по плечам и груди, и красноречиво покачала головой. Ни нашивок, ни погон на форме не было.
Кажется, последняя ниточка к моему прошлому только что оборвалась. Что я, черт возьми, делал один, в пустыне, в форме ЦАХАЛа без опознавательных знаков? Ну хоть с местом определились, это точно
– Исраиль?
– Ла. Сурийя.
В ответ я смог только выдохнуть нечленораздельный стон. Это, как меня угораздило очнуться в самом опасном месте земного шара? Если сюда доберутся какие-нибудь террористы или другие ребята с автоматами – мы даже мяукнуть не успеем, отрежут голову, выпустят кишки ради смеха, и уже не надо будет ничего вспоминать.
Малика, пытаясь мне помочь, продолжила свою пантомиму. Теперь она указала пальцем на потолок, а потом покачала вытянутой рукой, как крылом.
Мой самолет разбился? Это вряд ли, были бы травмы. Или я летчик, который катапультировался? Но у них форма другая. Специальные костюмы.
– Русия. Спик русия. Исраиль русия, – сбивчиво, мешая арабские и английские слова, сказала Малика.
Говорил по-русски? Хм, наверное, и думаю по-русски. В Израиле наших, и, правда, хватает… Но что я забыл в Сирии? Я с мольбой посмотрел на Малику, но она только пожала плечами. Больше ей нечем было помочь.
***
Вечерело, розоватый свет заката мягко окутывал пустыню, но Адиру было не до этой красоты. Он воровато подглядывал за учителем, прячась за стволом раскидистой смоквы. Нарушив завет, он никак не мог решиться покинуть свое убежище.
– Адир, зачем ты вернулся?
Собственное имя, произнесенное мягко и спокойно, прозвучало для ученика, как гром среди ясного неба. Он вздрогнул и сжался, пытаясь слиться со стволом.
– Адир, я вижу тебя. Зачем ты прячешься, будто познал запретный плод?
Ученик еще немного помялся, но, набравшись смелости, вышел из укрытия и неловко засеменил к учителю. Тот сидел на камне перед потухшим уже костром и деловито шевелил посохом тлеющие угли.
– Говори, зачем пришел?
Адир нервно кусал губы, теребил пальцами ткань своего кетонета, то поднимал глаза, то опускал, встречаясь со строгим взглядом учителя… Он никак не мог подобрать слов, чтобы начать, чтобы признаться в своих сомнениях. Сомнениях, на которые ученик не имел права.
– Простите меня, я вернулся, чтобы быть подле вас, не отсылайте меня обратно, – пробормотал Адир себе под нос, пересчитывая песчинки у своих ступней.
Учитель не отвечал. Только шелестели листья смоквы от легкого ветерка.
Адир рухнул на колени, его душили слезы. Он был самым преданным, самым внимательным учеником, а его прогнали, отослали, не объяснив причин.
– Учитель, я верю: ты – машиах! Ты тот, кого послал нам Господь. Ты, а не он! Зачем отослал меня? Может, хотел понять смогу ли я сердцем почувствовать истину? Я смог, учитель! – раздирая кетонент, обдирая о колючки и камешки колени, Адир пополз и остановился лишь тогда, когда почувствовал запах паленой материи. Это он встал коленями на угли, – Когда ты рядом я верю в спасение, я готов сворачивать горы, мне нет иного пути, кроме пути по твоим следам, Учитель!