Метатрон
Шрифт:
Малика, конечно, проснулась. Ничего не понимая, не зная, чем помочь, она, словно собака, учуяла боль и подбежала ко мне. И я сдался – рухнул головой на ее большую упругую грудь.
Силы покинули меня. Я был еще очень слаб, и ужасно беспомощен. Я презирал себя за такое безвольное и потерянное состояние, но ничего не мог с ним поделать.
Малика могла бы меня оттолкнуть, но не стала. Наоборот, будто повинуясь древнему материнскому инстинкту, лишь сильнее прижала к себе и даже поцеловала в макушку, будто своего
Она не требовала от меня подвигов, она допускала, что я могу быть слабым, трусливым, разбитым, больным. Отогреть, отлюбить, отпустить – как отпускают подлеченного ворона с перебитым крылом. Вот, что было в ее объятиях.
Ее тело пахло молоком и медом, и еще чем-то родным и нестерпимо домашним… Меня влекло это тело, этот запах. И я не захотел им сопротивляться.
Мои пальцы смяли и задрали подол ее балахона. Под грубой тканью ничего не было. Ничего кроме гладкой, умащенной маслом кожи, по которой было так приятно скользить руками….
Малика не сопротивлялась. Привычная к насилию, уставшая от одиночества – она поддавалась. Не прекословя, не пытаясь оттолкнуть, но будто отстраняясь, давая понять, что лишь уступает мне.
Делала она это из жалости или по привычке к покорности? Или, может, просто играла со мной? Мне было плевать.
Мне было холодно и страшно. Хотелось согреться и спрятаться. Хотелось вернуть себе покой и сон. Для этого сгодилась бы любая, но по близости оказалась только одна Малика.
Что ж, она должна была понимать, чем все закончится, когда подобрала меня в пустыне.
***
Длинная вереница людей тянулась от пологого берега Ярдена до холмика, на котором стоял Маннэи в окружении своих солдат. Бесконечный людской поток, струящийся под ним, напоминал главному стражнику райского змия – тот же недобрый покой застывшего движения.
Он прекрасно понимал, что смиренные страждущие мгновенно обратятся в разъяренных волков, почуявших кровь, если кто-то посмеет хотя бы прикоснуться к их пророку со злым намерением. А значит, нужно было ждать, и ожидание это томило и мучало Маннэи не хуже жары.
Солнце медленно пятилось к западу, погода портилась. Из Башана задул неприятный ветер. Он так и норовил распахнуть плащи Маннэи и его сподручных, дабы показать всем оружие и доспехи, спрятанные под тканью.
Главному стражнику оставалось только беззвучно ругаться и беспрестанно поправлять складки своего одеяния. Он проклинал на чем свет стоит глупого царя, отправившего его за Йохананом в такой час.
Маннэи давно наблюдал за новым пророком, и Йоханан нравился главному стражнику. Он не призывал к бунту, не обещал золотых гор, никого не хулил, никого не хвалил. Йоханан лишь утешал и успокаивал людей, готовых заподозрить машиаха в каждом, кто смел назвать себя таковым.
Нехорошие, беспокойные времена пришли на Землю Обетованную. Б-г снова послал
Маннэи не верил, что этот тихий, будто пронизанный Божественным светом человек, называл Иродиаду блудницей и призывал народ растерзать ее. В нем не было ни ненависти, ни осуждения, в нем были только тепло и любовь. Подданные Ирода ненавидели его надменную жену, презревшую все обычаи и законы, и чтили и слушали Йоханана. Вот, и приписали ему свои собственные слова.
Но Ирод поверил в вину пророка и счел его опасным бунтовщиком, задумавшим поднять восстание. Сам тетрарх до такого додуматься не мог. Маннэи не сомневался: это царица умело распаляла спящие страхи Ирода.
Иродиада так хотела сделать из слабого и неловкого Антипы великого царя, что была готова на любые интриги. Она, словно большая черная паучиха, опутала сетями и Перею, и Галилею – прибрала к рукам все ниточки управления государством. Подданные Ирода уже давно знали, кто на самом деле правит ими.
Но жена тетрарха, будто не чувствовала, что делает все, чтобы однажды оказаться растерзанной толпой. Вот, и теперь Иродиада похоже думала, что, заточив в темницу и сгноив там пророка, обожаемого народом, Ирод покажет свою силу и власть. А если поднимется бунт, то его подавят римляне, не терпящие недовольства.
Царица ошибалась. Очень жестоко ошибалась!
Маннэи знал латинян и знал, что они не станут вмешиваться в местные распри. Да и разгневанный народ вряд ли обратит свой гнев против Пилата и его войск, ведь не их руки будут запятнаны кровью.
Был бы главный стражник волен сам принимать решения, он бы и пальцем не тронул пророка, а если б и отправился по его душу, то точно не в это время и не в этом месте. Но такой воли, к счастью или к сожалению, у Маннэи не было. А за долгие годы успешной службы он твердо усвоил одну непреложную истину – не нужно спорить с теми, кто может тебе приказывать. Это бесполезно, и ни к чему хорошему не приведет.
– Адон Маннэи, солдаты волнуются, люди недобро смотрят на нас. Давайте уйдем, – обратился к своему начальнику один из стражников.
– Мы не можем уйти. Мы должны сегодня привести Йоханана во дворец, – он тяжело вздохнул, и стражник, молча кивнув, вернулся к остальным.
В маленьком отряде зашептались: никто не хотел стоять на холме до утра, а вряд ли стоило надеяться, что народ, пришедший к пророку, разойдется раньше.
Маннэи смотрел на своих сподручных и понимал, что придется делать нелегкий выбор между неисполнением приказа и их недовольством, которое могло быть не менее опасным, чем гнев Ирода. Тем более, что даже стражники любили Йоханана, и каждый был бы только рад дать ему возможность спастись…