Метель
Шрифт:
– Можно я останусь? В коридоре посижу.
– Зачем ты себя так изводишь? – вздохнула Надя. – Я же с Соней.
– Я ей тоже нужна.
– Все нужны.
– И сестра! – закричала Соня. – Сестра мне тоже нужна! Почему я одна? Мам, ну почему?!
– Я думаю, мы все исправим, – серьезно сказала Маша.
– Я буду к тебе приезжать, – пообещала Женя.
– А я привезу тебе собаку, – сказала ее темнокожая подружка. – Когда будет можно.
Соня заметно повеселела. Маша готова была расцеловать этих девочек! Время идет, они живут с Сониной болезнью, постепенно
Просто надо ждать и надеяться.
Маша приехала в клинику к восьми утра. Она все еще ждала обмана. Он не приедет и найдет для этого тысячу причин, и ей придется все начинать сначала.
Илья с самого утра убежал на съемки, наказав ей позвонить в случае чего. Она молилась, чтобы этого не случилось.
Владимир Васильевич приехал в пять минут девятого. Пять минут она места себе не находила и уже достала телефон, чтобы кому-то звонить, куда-то бежать. Потом вышла на крыльцо и увидела знакомую машину из породы кошачьих. Та подкралась к самым ступенькам и замерла, желтые глаза погасли. Из машины вышел Владимир Васильевич. Лицо у него было хмурое, и, несмотря на пасмурный зимний день, он был в темных очках. Видимо, синяк под глазом еще не прошел.
– Все готово? – спросил он вместо приветствия. – У меня мало времени.
– Да, идем.
Она пропустила его вперед и пошла следом. У лифта сказала:
– Четвертый этаж, потом налево по коридору.
– Ты так и будешь за мной идти?
– Я тебе что, мешаю?
Зашли в лифт, Маша сама нажала на кнопку. Они очутились лицом к лицу.
– Постарела, – с удовлетворением заметил он. – И подурнела.
– У меня дочь болеет, – сухо сказала она.
– А где ж этот… – он щелкнул пальцами, – мент?
– Какой мент?
– Который грозился упрятать меня в тюрьму! Семь лет назад, помнишь? Ты его кинула, да? Теперь у тебя роман с Терминатором?
– А у тебя с секретаршей, которая похожа на лошадь! Тоже мне, выбрал!
– А ты откуда знаешь? – насторожился он. – Ты что за мной следила?
– Приехали. Выходи.
– Надо было еще тогда от тебя избавиться…
– Тихо!
Он тут же замолчал: на площадке у лифта стояла Надя.
– Здравствуйте, – сказала та. – Мы вас ждем. Маша, посиди в холле, на диване. А вы идите за мной, – и пошла вперед, Владимир Васильевич с недовольным лицом двинулся следом.
Она послушалась. Села, закинула ногу на ногу и уставилась на часы, висевшие на стене. Она уже привыкла ждать. Ожидание бывает разным, но ожидание в больничном коридоре особенное, потому что это состояние именно здесь пролегает грань между жизнью и смертью, вот она еще есть, надежда, а вот ее уже нет, приговор оглашен. И жизнь после этого меняется совершенно. Вещи, которые раньше казались важными, перестают иметь значение, мысли, кажется, вырастают, от пустяковых, к примеру, о неоплаченных квитанциях за газ и за свет, до глобальных, о жизни вообще. Стены сами собой раздвигаются, и вот уже нет
– Маша!
Она подняла глаза: Надя.
– Мы уже закончили.
Она увидела, как закрылись двери лифта. Владимир Васильевич с ней даже не попрощался. Если верить часам на стене, прошло двадцать минут. Но как же все относительно!
– И что? – спросила, чувствуя, как сердце замерло.
– Надо подождать результата.
– Сколько?
– Позвони в понедельник.
– Я лучше приеду. Идем к Соне?
– Хорошо, – кивнула Надя. – Идем.
Она вдруг вспомнила, что с тех пор, как Илья переехал к ней, Надя у них не была. А у себя дома бывает? Или переселилась в клинику?
«Какая же я эгоистка!» – обругала себя Маша. И внезапно остановилась. Они спускались по лестнице, на третий этаж, между двумя пролетами была небольших размеров площадка, но с окном, вот у этого окна она и остановилась.
– Что с тобой? – обернулась Надя. – Тебе нехорошо?
– Да, – она оперлась спиной о подоконник и замерла.
– Голова кружится? Давление поднялось? Сердце? Надя подошла, взяла ее руку, ища пульс. Она же вдруг обняла ее другой рукой и горячо зашептала:
– Прости меня… прости…
– Да что с тобой? – попыталась отстраниться Надя.
Она не пускала, обняла еще крепче, заговорила еще жарче:
– Я раньше думала: вот дурочка! Живет, как монашка, лишает себя всех радостей жизни, торчит день и ночь в своей клинике… Нет чтобы себя порадовать… Только дети, болезни детей, слезы по детям, радость, когда кого-то удалось спасти… Причем, чужие дети! Своих-то нет! Ни мужа, ни детей. Какая же это жизнь? Так, половинка. Нет, ты слушай! Слушай! Я считала тебя чудачкой, хотя и любила тебя. Но я тебя не понимала. Ну, не понимала!
Мне твоя работа, твоя клиника были безразличны. Я правду тебе сейчас говорю. И мне стыдно. Но если я этого не скажу, мне будет еще больше стыдно. Я теперь думаю: что было бы с нами без таких, как ты? Нам молиться на вас надо, а мы стараемся держаться подальше, стараемся не знать, что такие люди есть, а если вдруг узнаем, стараемся поскорее об этом забыть. Потому что как же тогда нам-то жить, а? Собирателям радостей, любящим только себя? И это все… Это все неправильно! – выкрикнула она.
– Маша… Ну, перестань…
– Нет! Не перестану! Вот когда с нами случается беда… Вот как со мной… Мы бежим искать таких, которым чужое горе не безразлично, мы вдруг о них вспоминаем. Но ведь это стыдно! Почему же только теперь? Когда нам надо? Когда от этого все зависит? Почему же не раньше? Хорошо хоть, что ты у меня есть! Потому что где же я их найду, этих людей? Я же их всех растеряла!
Она заплакала. Шаги на лестнице, мужчина в белом халате поспешно прошел мимо них. Стоят две женщины, одна из них плачет, другая утешает. Это больница.