Метели, декабрь
Шрифт:
Остановив ее, он преодолел в себе самое тяжелое. Он сделал первый шаг, стал действовать открыто. Уже не скрывая, искренне, твердо проговорил:
— Я не к ней ехал.
В первый момент почувствовал облегчение, как бы сбросил то, что мешало, фальшь. Но почти сразу же за этим в нем заговорило трезвое, рассудительное: «Что я делаю?! — Осторожное, оно попробовало удержать его: — Не надо! Не надо этого!» Сквозь сумятицу чувств он четко услышал это разумное «не надо». Однако оно не имело над ним настоящей власти. Мало было в нем, в этом
А черт, злился он на себя, на того осторожного. Зачем играть в прятки, крутить! Он все же мужчина!
И посмотрел решительно. Пошел напролом:
— Я к тебе.
Остановился на миг перед этим первым «тебе», но выговорил твердо.
Башлыков видел, как глаза ее, лицо мгновенно вспыхнули. Она сразу вся засветилась радостью, словно чудо преобразило ее. Преобразило стремительно, такое волнение охватило, что Башлыкова потрясло, захватило.
Однако почти сразу — как у нее это быстро все! — радость сменилась озабоченностью и даже, похоже было, недоверием.
Теперь глаза ее, казалось, не сулили добра. Было видно, мучают какие-то тяжелые, недобрые мысли. Он понял, что эти мысли угрожают всему тому, чего он так ждал. И эта опасность укрепила в нем решительность. Он повторил твердо:
— Я хотел увидеть тебя.
Она, все еще во власти мрачных раздумий, вглядывалась в него невеселыми внимательными глазами. Вгляделась и отвела взгляд.
Казалось, она не верила ему. Он понимал, что нужны еще какие-то слова, какие-то доказательства, которые переубедили бы, развеяли ее недоверие. Но он не искал этих слов. Не хотел искать. Как бы ни был потрясен, он все же оставался Башлыковым, трезвым, деловым человеком, даже теперь помнил, кто он и каким должен быть. Сделав и так, казалось, много больше, чем мог бы еще недавно, он почувствовал необходимость остановиться, подумать. Взвесить, как быть дальше.
То, что созрело в нем, он высказал. Дальнейшее же было очень неясным. Надо было разобраться, подумать. А думалось тяжело. В голове не было ясности. Тяжело, горячо било в висках.
Наступило неловкое молчание, полное смятенного волнения и противоречивости.
Он в это время не глядел на нее. Но, чуткий, напряженный, сразу уловил неясное, неспокойное движение, бросил взгляд на нее. И не ошибся, с какой-то новой тревогой она смотрела в окно.
— Параска идет… — промолвила, встретившись с ним глазами.
Он уловил нескрываемое сожаление в этих словах и в голосе ее. Оглянулся на окно. Параска была уже на дворе, рядом с крыльцом. У них с Ганной оставались теперь какие-то две-три минуты.
Это как бы дало знак Башлыкову, что медлить нельзя. Что все надо решать сейчас же. Иначе будет поздно.
Можно было, конечно, остановиться на том, что сказал. Но это самое простое. Вдруг, когда возникла опасность, он внезапно ощутил, что оставить все так, недоговоренным, невыясненным, нельзя. Что можно так оборвать
— Слушай… Завтра… Как стемнеет… Выйди на дорогу. Ладно?
Может, это произнес не Башлыков, уважаемый человек, руководитель. Может, это вернулся тот горячий юный хлопец, каким он был когда-то. Такая молодая удаль, стремительность, безрассудство были в этом его порыве…
Она не ответила сразу. Все как будто не могла преодолеть чего-то, медлила. Потом молча кивнула.
Кивнула сдержанно, без радости.
Но кивнула. Согласилась.
Так вдруг случилось то, что сблизило их, связало одною тайной. Так Башлыков сделал шаг, который потом принес ему столько терзаний.
Параска сразу, как вошла, удивилась радостно:
— Вот кто, оказывается, в гостях у нас!
Башлыков сказал как мог спокойно, негромко:
— Да вот ехал мимо. Завернул…
— И хорошо! Давно уже не были! — Параска быстро сбросила пальто, развязала платок. И, шустрая, засуетилась, заверещала — играла перед гостем, артистка: — Мы уже думали, что минуете нарочно!
— Да нет, времени не было…
— Слыхали позавчера, были в Алешниках. Ездили в Курени. Проехали мимо!
— Рано ехали…
— Не отговаривайтесь! — упрекнула Параска весело, шутливо. — Ну, а коли все же заехали, то вина ваша убавляется. Может, мы и простим вас! Простим? Правда, Ганна?
Ганна сказала сдержанно:
— Надо простить, наверно…
Она стояла возле двери на кухню, затаенная, с чуть скрытой горькой улыбкой.
А Параска вошла уже в новую роль, роль хозяйки.
— Хоть редко, да метко! Вовремя приехали! В самое время! У нас борщ как раз поспел! Борщ такой! — Параска аж закрыла глаза.
Башлыков пробормотал:
— Я на минутку только… Тороплюсь…
— Такого борща нигде не будет!.. А к нему еще драники! — Параска заговорщицки подмигнула Ганне, призывая поддержать ее.
Ганна неуверенно откликнулась:
— Правда, пообедайте…
— Ну вот, — как бы обрадовалась поддержке Параска, — подкрепитесь на дорогу! Тогда и поедете! Веселей в пути будет!
Башлыков спокойно, твердо отказался:
— Спасибо за приглашение. Только я пообедал уже. В «Коммунаре».
— Что вы там обедали! — притихла, не тая укора, Параска. А может, нарочно сделала вид, что обижена несговорчивостью гостя.
Башлыков впервые покровительственно улыбнулся.
— Не подбивайте, Параскева Андреевна! — Без усмешки уже, со значением объяснил снова: — Я на минуту. Ехать надо. — Добавил веселее: — Подвезти могу.
— Нет, спасибо, — ответила сердито Параска.
Она не скрывала, что обиделась на Башлыкова.
Башлыков, настороженно внимательный, еще раньше перехватил ее озабоченный взгляд. Казалось, она разгадала все, что тут произошло. Но виду не показывает.