Метели, декабрь
Шрифт:
Он, конечно, знал, что подвели его к этой яме не потому, что давил на людей, пил с ними, щупал и валил баб, когда можно было: кто бы поступал иначе на его месте? Он не глуп, знал, что злились на него и подкололи потому, что не кривит душою, что видит насквозь, кто чем дышит, кто где хочет смошенничать перед советской властью, и что он крепко дает по рукам.
Дуб[оделова] энергия рвалась наружу и потому, что он уже видел, что вокруг творилось, а творилось такое, чего никогда не было. Как Дуб[оделу] можно было спокойно отсиживаться в стороне,
Душа тешится.
Можно было бы еще сказать, что Дуб[одел] вообще не умел сидеть в тиши. Он мог быть только на виду. Такая уж его потребность. С энергией и с пониманием особого своего права и обязанностей взялся Дуб[одел] за дело.
(Желание его показать, что не скрутили и не скрутят, показать себя во всей силе.)
Собирает уполномоченных, дает указания: поднять. Не потворствовать.
Носится по сельсовету неутомимо — ожил человек, дорвался!
Процент заметно идет вверх.
Важно: не такой он простой. В том, что делал, был тоже смысл. И Башл[ыков] не ошибся, он знает людей. У Дуб[одела] свой практицизм, могучая хватка. Он сразу ухватил слабое звено: налоги. Стал нажимать тут.
Знал, в каждом селе есть такие, к кому прислушиваются, на кого равняются. Знал, обломать рога таким, принудить пойти в колхоз, значит подействовать на остальных. И он принялся за таких. Оформил несколько дел, отправил в Юровичи.
Одно из них было на Вроде-Игната.
«Я вам не какой-нибудь уполномоченный. Я вас насквозь вижу!»
Стычка Дуб[одела] с Евхимом. Дуб[одел]у не дает покоя жажда власти. Хочется показать свою силу. Коса на камень.
Провоцирует фактически.
Евхима дома не застали.
Глушаку:
— Где сын?
— Он не малый уже. Не спрашивает у меня.
Насели на старуху.
— Где?
— А я знаю?
Почувствовали по испуганному лицу, знает. Пригрозили.
— Антихристы.
В слезы.
Дубодел выругался.
— Улизнул, гад. Прослышал. Кто сказал?
На Миканора с подозрением.
— Да ты что? Мне не веришь?
— Брату родному теперь верить нельзя!
Сел.
Вроде решил ждать. Пригляделся, неспокойны Глушаки. Может, не улизнул? Снова:
— Где он?
Вышел во двор. Прошелся с наганом. Может, где тут прячется.
— Обыскать, — приказал.
Грибок несмело. Миканор тоже с наганом. Миканору — обыскать двор, сам осторожно к амбару, к гумну, С милиционером.
Около гумна Миканор нагнал.
— Не ищи. Коня нет.
Все же на всякий случай осмотрел гумно.
— Стой
Засунул наган в карман. Вилы взял, стал тыкать в солому по краям.
Видать, нет.
Когда вернулись, Миканор приметил, и саней нет. Снова к старой:
— Где сын?
Та уже не плакала. Злость в глазах.
— Ты у кого выпытываешь, гад?..
…Между тем Евхим возвращался в Курени. Уныло тащился рядом с возом. На возу обрубленные березки, разный подлесок.
Холод выгнал из хаты. Старый донял упреками. Только в лесу, когда стал рубить, повеселел. А теперь снова взяла в тиски грусть-печаль.
Впереди был долгий вечер. Водки не было. Наскучил Бугай. Побаивается, видать, слизняк. Крутить стал. Не податься ли в Огородники с Цацурой душу отвести. А то, может, к знакомой заявиться, чтоб не забывала?
После того разговора с городским, с Башлыковым, ночами думал. Точила тревога. Теперь не тревожился. Надоело тревожиться. Ни к чему это заглядывание вперед.
Уже на выезде из леса выскочила наперерез мать. Издалека заметил, запыхавшаяся, напуганная. Придержал коня.
— Беда, сынко!
Оглянулась назад.
— Криворотый приходил, под стражу хотел взять.
Он стоял. Хотел подумать и не мог. И, удивительно, не испугался. Не мог.
Как во сне было все. Дернул вожжами, чмокнул, пошел рядом с возом.
— Не можно! Сынко! Заберут!
Он не сразу, небрежно отозвался:
— Завезти дрова нужно!
И на самом деле, не мог же он бросить воз. Нарубил, так надо завезти. Там видно будет.
Она шла следом, крестилась, поминая бога. Потом схватила за руку, задержала. Стала молить его не идти. Он почуял тревогу, но не послушался. Как опоенный, двигался к селу. Что же делать?
Село надвигалось уже, таило опасность. Но это как будто и утешало. Как бы играл с опасностью, подстерегал ее. Тихо было. Может, уехали уже. Миновало все.
Вблизи от дома заметил Грибка. Следит, значит, опасность не прошла. Видел, как Грибок осторожно, торопливо подался куда-то. Не иначе, к рябому.
Навстречу выбежал отец, но он, не слушая его, повел коня к повети. Остановил, стал сбрасывать дрова. Уговоры и стоны старых раздражали, мешали слушать.
Держался спокойно, а был уже напряжен. Думал тревожно: что делать? Впервые пожалел: правда, может, надо было остановиться там. Чуял уже беду, которая настигала.
Беда эта, новая, неосознанная, может, от утомленности не давала ясности: что делать? Только принуждала остро следить.
Ага, появились. Из-за хаты заметил криворотого, потом Даметика. Криворотый, раскрасневшийся, в шапке, сбитой на ухо, в распахнутом кожухе, вскочил во двор. В руках у него наган. Наган был и у Даметика. Евхима пронзил мгновенный страх.