Метелица
Шрифт:
…Дверь открыл Демид, радушно поздоровался — кажется, он был рад приходу Левенкова, ждал его.
— А что, Ксении Антиповны нет? — спросил Левенков, оглядевшись.
— В магазин пошла, скоро будет. Проходи, Сергей Николаевич, садись. Что-то я тебя сегодня не видел.
— В Гомель ездил.
Он прошел в комнату, сел у окна и постучал пальцами о подоконник. Пока хозяйки нет, самое время поговорить начистоту, по-мужски, но первые слова не приходили.
— Что это ты, вроде помятый?
— Обсказа-али, — протянул Демид, принимая свой обычный вид. — Э-э, Сергей Николаевич, разговоров больше.
— Разве только это, Демид!
— Эх, командир, Сергей Николаевич! Не любишь… оставь… Да я не могу без нее! — Он вскочил со стула, по-медвежьи валко заходил по комнате, скрипя половицами, — большой, с виду неуклюжий, но Левенков-то знает его ловкость и увертливость, когда это требуется. — Оставь… Тут как бы самому остаться. Не любишь… А ты вот поверишь, что я, Демид Рыков, смогу стать перед бабой на колени и слезно просить прощения? Ага, не поверишь. А стоял ведь, сегодня стоял, душа из меня вон! Я, Рыков, и стоял!
Он по-блатному выругался и уже совершенно другим тоном, сникнув вдруг, попросил:
— Поговори с ней, Сергей Николаевич. Ты для нее авторитет. Поговори, а? Пропаду я без нее.
— Прогоняет разве?
— Да… похоже. Может, и обойдется. Короче, не знаю. Ты вот говоришь: «Оставь, не любишь». А она? Стоило раз сорваться — и Демид не нужен, лишний Демид, чужой. Так… тряпка половая под ногами. Кто я ей — муж или случайный… — Он произнес неприличное словечко, сам почувствовал, что не к месту, слишком уж грубо, и умолк.
— Насчет моего влияния ты заблуждаешься. И потом, не лукавь, знаешь отлично, что дело не в одном каком-то случае. Я и то перестал тебе верить. Не верю, понимаешь? Чего же ты хочешь от нее?
— Я понимаю, Сергей Николаевич. На этот раз железно. Скажи к слову.
— Попытаюсь, — вздохнул Левенков. — Я, собственно, и пришел поговорить с ней насчет поездки в Москву. Хочу девочек на лето к себе взять.
— А-а, ну да, конечно. Сам, значит, не поедешь?
Левенков пожал плечами. Что сказать, когда ничего не знаешь. Отпустит? Не отпустит? Как поведет себя? Он рассчитывал узнать через Ксюшу ее теперешнее настроение, но удастся ли — тоже неизвестно.
Ксюша пришла в ранних сумерках, когда отблески заката уже погасли за окном и небо посерело, нахмурилось. Сразу же за ней появился Артемка. Видно, без матери боялся или не хотел оставаться наедине с отчимом. Было ясно, что его привязанность к себе Демид потерял, теперь не скоро восстановит, и восстановит ли вообще. Обиду от чужого человека или от родного отца ребенок быстро забывает, но отчим — особая статья. Дети погибших на войне, особенно мальчишки, крепко помнили своих отцов и гордились ими, наделяя их фантастическим героизмом, добротой, щедростью, умом — всеми самыми лучшими качествами, которыми те, может быть, и не обладали. Завоевать любовь таких детей было чрезвычайно сложно, но очень легко потерять. Демид же или не понимал этого, или слишком рано уверовал в свой авторитет.
К Левенкову Ксюша отнеслась непривычно сдержанно, Демида вовсе не заметила, словно его и не было в доме, и занялась на кухне своими делами. Пришлось пойти к ней и объяснить цель своего визита.
— К вам я, Ксения Антиповна. Наталья говорила, что вы в Москву собираетесь.
— Надо съездить, не пропадать же отпуску.
— Да, хотел попросить…
Она кивнула понимающе, выдав тем самым, что такой разговор уже состоялся с Натальей, пригласила его в комнату и сама прошла — свободно, уверенно, показывая всем видом, кто хозяин этого дома. Демид посидел еще немного, молча послушал их разговор и вышел покурить в надежде, что речь зайдет и о нем.
— Я напишу письмо, — объяснил Левенков, — думаю, отпустит… обещала. У нее и остановитесь, она… гостеприимная. — С языка едва не сорвалось: «Она у меня», — но он вовремя спохватился.
— Да у меня есть один адрес, — замялась Ксюша. — Кто я ей — чужой человек, стесню только.
Адрес ее был явно ненадежный.
— Что вы, не стесните! Квартира там свободная. Вот увидите, она сама оставит вас, — оживился Левенков и, заметив, что расхваливает Надю, неловко прервал себя.
Ксюша взглянула на него то ли с укором, то ли с сомнением, и он понял, что говорит о прошлом, по крайней мере, как было два года назад. Но почему все должно оставаться по-прежнему, недвижимо? Может быть, в квартире сейчас не так уж свободно… Нет, Надя не могла. Не могла! А почему, собственно, не могла? Он может, а она нет?
— Я зайду, — пообещала Ксюша. — Обязательно зайду. Приготовьте письмо.
— И еще, Ксения Антиповна… присмотритесь, что там и как. Ну… вы понимаете, ведь родные дочери. Сложно все!
Он знал, что его слова будут переданы Наталье, однако рассчитывал на понимание и сочувствие Ксюши. Пусть передает, Наталья и сама не слепая, видит, каково ему без дочерей, без Москвы. Ее он жалеет, никогда не жалуется, не ноет, прячет свою тоску, во всяком случае, старается это делать. Что же еще! В конце концов, он тоже человек и его надо понять. Почему он должен щадить Натальины чувства, а она нет? Надя говорила, что его поведение в чем-то ненормально, превышает разумную границу. Может быть, и так. Может быть.
От Ксюши Левенков ушел, полный сомнений и смутных надежд. О Демиде так и не заговорил — не выпало подходящего момента.
16
После сосновской тишины, размеренной неторопливости во всем Москва утомляла, оглушала беспрерывным гулом, суетой, спешкой, скоплением народа и конечно же избытком новых впечатлений. На третий день Ксюша чувствовала себя разбитой, изнемогшей как после жатвы. Вчера они с Артемкой до полудня провели у Кремля, обошли его кругом, все оглядели, после обеда толкались в магазинах, а вечером были в цирке. К ночи разламывалась голова и ноги, но уснуть она долго не могла — перед глазами стоял цирк, плотно, до предела заполненный людьми, как созревающий подсолнух семечками. С этим видением цирка-подсолнуха с желтой ареной-сердцевиной, с людьми-семечками она и уснула.
Дети отправились в зоопарк, а Ксюша отказалась. Продуктами она запаслась — загрузила наволочку, сумки, специальные мешочки вермишелью, макаронами, рожками, звездочками, крупами; билеты на поезд (в том числе и на Свету — она с радостью согласилась ехать к папке, Люда же не захотела) взяла на завтра, на вечер, а с Надеждой Петровной толком еще и не поговорила. Они как-то избегали разговора о Левенкове, хотя обе хотели (Ксюша это замечала) поговорить начистоту, по-женски откровенно. Не оставалось сомнений, что для Надежды Петровны это важно, и Ксюша была обеспокоена судьбой Натальи. Слишком ненадежна ее жизнь с Левенковым.