Меткие стрелки
Шрифт:
Закурив трубку, лазутчик добавил:
– Анатолиец хочет заработать сто лир. Он будет стеречь тебя на Черном ручье.
Еще светил месяц и выли шакалы, когда Науменко вышел из палатки. Он пересек кукурузное поле и направился к аванпостам на Черном ручье. Уже совсем рассвело, когда впереди показался крутой берег. Отсюда Науменко любил наблюдать за турецкими траншеями. Вскоре он заметил, как на противоположном берегу в зарослях ежевики мелькнула красная феска. Раздался выстрел…
Науменко упал на спину, но тотчас же перевернулся, схватил штуцер и взвел
Из кустов ежевики до пояса высунулся анатолиец и вдруг увидел, что казак поднимается с земли. Он приник за кустом и торопливо начал заряжать ружье. Тогда Науменко шагнул к дереву, уперся в него локтем и спокойно поднял дуло своего штуцера. Теперь он знал, что анатолиец снова промахнется.
Затаив дыхание, ждали казаки и турки, чем кончится этот поединок.
Снова из-за кустов показались красная феска и синий турецкий мундир, снова услышал Науменко назойливый свист пули над головой. Тогда он спустил курок. Анатолиец только взмахнул руками: пуля попала ему в лоб.
Науменко протер паклей ствол и неторопливо начал спускаться с крутого берега. У казаков грянуло «ура». Даже турки не выдержали. Выскочив на бруствер, они махали фесками и кричали:
– Якши урус!
Так кончился поединок на Черном ручье. И долго еще вспоминали турки выстрел русского, а каждому хвастуну говорили:
– А не хочешь ли ты убить шайтана?
Осенью 1854 года на бастионах осажденного Севастополя появились люди в заплатанных черкесках. Это были пластуны. Их равнодушие к опасности удивляло всех.
Разорвется бывало поблизости неприятельская бомба.
– Вот скаженная, як насорила!
– проворчит, отряхиваясь, бородатый пластун, словно сварливая хозяйка, у которой в горшок со щами попала муха.
– Ссади-ка ты мне, братец, вон того, что у пушки возится.
– попросит пластуна офицер.
– Якого, ваше благородие? Того, що длинный?
– Можно и длинного, - охотно соглашается пластун и «ссаживает» выстрелом неприятельского канонира.
Искусство и невозмутимая отвага пластунов вскоре завоевали общее уважение. И седой нахимовец, сменивший палубу своего фрегата на земляную траншею, и видавший виды ефрейтор Тобольского полка с двумя «Георгиями» на груди считали для себя за честь, если к костру подсаживался пластун, чтобы разделить с ними скудный ужин.
Пластуны действовали на самых опасных участках, им давали самые трудные поручения.
21 сентября защитники 5-го бастиона устроили вылазку, чтобы разрушить стоявшую напротив кладбищенскую стену, за которой укрывался противник. Вылазка была отбита. Неприятельские стрелки заняли все кладбище и, лежа за могилами, осыпали нашу батарею штуцерными пулями.
Один за другим выбывали из строя артиллеристы. Свинцовый град не утихал. Был убит даже писарь, пришедший с бумагами к батарейному командиру.
На помощь вызвали пластунов. Карниз батарейной казармы был закрыт мешками с песком. Вот за этими мешками и устроились казаки.
Наступали невеселые дни. Все уже и уже смыкалось кольцо осады. Трудно приходилось защитникам Севастополя, но труднее всего - пластунам: они действовали впереди и рыли свои ложементы (окопы) меньше чем на половину ружейного выстрела от неприятельских окопов и батарей.
Придут ночью, залягут в ложементы и стреляют. Враг совсем рядом - даже голоса слышны. Что бы ни случилось, до следующей ночи смены не жди. Днем ни головы приподнять, ни пошевелиться - все видно.
Да и во мраке сюда можно было пробраться только ползком.
Но и неприятельским стрелкам приходилось не сладко. Пластуны им тоже спуску не давали. Стоило кому-нибудь хоть на секунду высунуться из-за бруствера, как его тут же настигала меткая пуля. Особенно же наловчились пластуны попадать в амбразуры вражеских батарей и убивать артиллеристов.
Этим, рассказывает участник войны, они значительно облегчали трудное положение наших батарей, засыпаемых сильнейшим, подавляющим огнем неприятельской артиллерии огромных калибров.
Особенно прославились пластуны при штурме четырех неприятельских редутов возле Балаклавы.
Дело было так.
В октябре 1854 года сто двадцать пластунов-застрельщиков расчищали путь передовой цепи Владимирского пехотного полка. Они рассеялись по лощине, поросшей редким кустарником, когда трубы тревожно пропели сигнал к атаке. Вихрем вылетел полуэскадрон знаменитой французской кавалерии. Голубыми молниями сверкали высоко занесенные клинки. Под конскими копытами гудела земля. Стремительная лавина приближалась.
Но не смутились пластуны, не стали сбиваться в кучки. Ни один не покинул своего места. Став на колено за кустиком, каждый спокойно выцеливал приближающегося врага.
Уже были видны конские морды, белая пена, стекающая по удилам, и перекошенные от дикого крика лица всадников. Казалось, еще секунда - и пластунам не уйти от смерти. Но тут загремели их выстрелы. Каждый ссаживал верной пулей несшегося на него француза. Ни у одного не дрогнула рука.
С пронзительным ржанием носились по полю породистые кони, потерявшие своих седоков. На желтой траве запестрели яркие мундиры умирающих воинов.
А пластуны, оборотясь, стреляли в спину промчавшихся мимо всадников. Французский отряд растаял от меткого огня.
Снова запели кавалерийские трубы, и второй полуэскадрон налетел на горсточку храбрецов. Но и на этот раз не дрогнуло казачье сердце. Пластуны видели перед собой не страшную опасность, а только яркие мишени и мушки своих штуцеров. И второй полуэскадрон был почти весь истреблен. Так умели пластуны распоряжаться своими выстрелами.
– Пуля слушается пластуна, как верный пес своего хозяина, - говорили с той поры севастопольцы, дивясь замечательному искусству.