Метод. Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин. Выпуск 5: Методы изучения взаимозависимостей в обществоведении

Коллектив авторов

Leslie J. Risking the world’s end // Interchange. – Dordrecht, 1990. – Vol. 21, N 1. – P. 49–58.

Leslie J. The end of the world: the science and ethics of human extinction. – L.; N.Y.: Routledge, 1996. – vii, 310 p.

Nielsen H.B. Random dynamics and relations between the number of fermion generations and the fine structure constants // Acta Physica Polonica. B. – Cracow, 1989. – Vol. 20. – P. 427–468

Olum K.D. Conflict between anthropic reasoning and observation // Analysis. – Oxford, 2004. – Vol. 64, N 1. – P. 1–8.

Olum K.D. The doomsday argument and the number of possible observers // The Philosophical Quarterly. – Oxford, 2002. – Vol. 52, N 207. – P. 164–184.

Page D.N. The lifetime of the universe. – 2005. – Mode of access:(Дата

обращения: 11.11.14.)

Stoeger W.R. Retroduction, multiverse hypotheses and their testability: a talk given at the symposium «Multiverse and String Theory: Toward Ultimate Explanations in Cosmology», 19–21 March 2005, Stanford Univ. – (Архив автора.)

Tegmark M. Parallel universes // Scientific American. – N.Y., 2003. – May. – P. 41–51.

Tipler F.J. Genesis: how the universe begun according to standard model particle physics. – 2001. – Mode of access:(Дата обращения: 11.11.14.)

Tipler F.J. The physics of immortality: modern cosmology, God, and the resurrection of the dead. – N.Y.: Doubleday, 1994. – xxi, 527 p.

Vilenkin A. Cosmological constant problems and their solutions: talks given at «The dark Universe» (Space Telescope Institute) and PASCOS-2001 in April 2001. – [S.l., 2001].

Weinberg S. Living in the multiverse: opening talk at the symposium «Expectations of a final theory» 2 September 2005, Trinity College, Cambridge. – (Архив автора.)

Связь двух пространств: географическое воображаемое людей и территория земли на географической карте

С.А. Гаврилова

Карта обладает двумя природами, у нее, как у Януса, два «лика». В одном заключено отражение пространства. Другой это пространство творит. Отсюда и двойственная картографическая каузальность. Карта как проекция детерминирована отраженным в ней пространством. Но карта также и детерминирует пространство, выделяет в нем существенное для нас и удаляет ненужное. Наконец, карта прямо или косвенно выступает как проект нашей картины мира и его преобразования.

Двойственность визуальных образов и их геополитического значения не так часто становится предметом обсуждения в российской академической науке, хотя их эвристичность и научную значимость трудно переоценить. Картографическая продукция, само определение карты, ее роль в социальных и геополитических процессах в разное время кардинально менялись, но карты всегда оставались частью визуальной культуры, чрезвычайно субъективными и неточными моделями действительности, отображающими преобладающее в данным момент представление о пространстве [Branch, 2014].

Основное отличие карты как визуального материала от фотографии или живописи – отображение на картах характеристик пространства, многие из которых не являются видимыми. Они требуют высокопрофессионального и крайне скрупулезного изучения, а их графическая репрезентация – вдобавок еще и адекватного визуального решения. В разнообразных цивилизациях и культурных традициях картография и картографическая продукция приобретали самобытные социальные функции и значение. В данной статье мы рассматриваем исключительно европейскую картографию и «западный» путь развития представлений о пространстве и его репрезентации.

Карта – уникальный культурный продукт. Она наследует признаки объектов визуального искусства, с одной стороны, а с другой – является формой репрезентации научных представлений о мире, который развивается по собственным законам. Соответственно, карта обладает силой визуальной продукции, которая в разы превосходит, например, словестное

описание, вызывая у пользователя заранее повышенный уровень доверия, так как институционально карта – производная научного знания. Более того, карта ассимилирует в себе признаки текста и визуальной продукции – без последней карта представляет собой просто текстовой набор мест, и без языка условных обозначений она также теряет смысл [Kramptom, Krygier 2014].

Что мы считаем картой?

Способ репрезентации окружающей среды, который в определенный момент в Средние века начал называться «картой», появился раньше письменности, хотя современные определения часто делают невозможным рассмотрение ряда визуальной продукции в качестве картографической. Российская картография определяет карту как построенное в картографической проекции, уменьшенное, обобщенное изображение поверхности Земли, другого небесного тела или внеземного пространства, показывающее расположенные на ней объекты или явления в определенной системе условных знаков, – т.е. с нашей исторической точки зрения, практически игнорируя ту визуальную продукцию, которая была создана ранее. Наиболее широкое определение карты – «графическая репрезентация пространства, которая соответствует пространственному пониманию вещей, концептов, условий, процессов или событий в мире» [Harley, 1992] – позволяет включить в анализ большое количество материалов, в том числе средневековых религиозных изображений и произведений искусства, и скорее используется культурологами и искусствоведами [Branch, 2014]. Согласно этому подходу, первые упоминания о том способе репрезентации пространства, который мы называем сейчас картами, можно встретить в Ветхом Завете – у пророка Иезекииля сказано: «И ты, сын человеческий, возьми себе кирпич и положи его перед собой и начертай на нем город Иерусалим» [Branch, 2014].

Развитие пространственных концепций

Несмотря на все концептуальные и формальные изменения, которые прошли от первых сложенных палочек и ракушек на Маршалловых островах до современных навигаторов, карта остается крайне неточной и очень субъективной моделью действительности. Распространенный некритический подход пользователей к современной картографической продукции, вызванный доверием к технологии и строгой современной визуальностью карт, приводит практически к слепому доверию и, как следствие, обладает громадной силой и властью [Perkins, 2008].

До XV–XVI вв. европейская картография была очень ограничена и в основном состояла из навигационных карт побережий, схематических маршрутов и символических религиозных репрезентаций [Kramptom, Krygier, 2014]. Развитие именно этих ветвей картографии объяснятся рядом социальных и экономических причин и отображает господствующую картину мира, в которой пространство воспринималось дискретно, набором уникальных мест, а не геометрически определенным, непрерывным пространством, которое в большей степени определялось временными координатами. Преобладание вербального способа описания над визуальными также вполне соотносится с этой картиной мира, которая подразумевает мир как набор уникальных мест, поскольку каждое место может быть аккуратно описано без необходимости выявлять и понимать пространства между конкретными местами [Branch, 2014]. Эта пространственная концепция прослеживается и в использованных визуальных методах. Города, уникальные и чрезвычайно важные по нашим современным понятиям места, были внемасштабны. Между ними находилось пустое пространство, не заполненное смыслами, которое в большей степени определялось временными координатами. Стоит отметить, что в этот период развития европейской цивилизации категория «время» доминировала над категорией «пространство». Тот лексикон, который использовался для описания пространства, на самом деле базировался на временных координатах – так, например, испанское слово «espacio» (которое сейчас переводится как «пространство») только в начале XVI в. начало использоваться для обозначении плоскости и только среди профессиональных картографов и космографов [Branch, 2014].