Методика обучения сольному пению

Петрухин Валерий Алексеевич

А Лапотковы занимались генеральной уборкой (была суббота): Валентина и Ирина выбивали на улице ковры, Нина Федоровна мыла полы, а сам возился с форточкой: она болталась на одной петле.

Переписав кое-что из одолженной мне Базулаевой тетради, я с полчасика подремал, а после этого просто лежал и с явной радостью думал: съезжаю, съезжаю, съезжаю, мне просто повезло. И вправду, моя каморка очень уж мрачна.

Да и душно в ней часто бывает… Нет, правильно я делаю, что ухожу отсюда. Но что сказать, как объяснить мой уход Собакевичу?

И вдруг меня

осенило: надо переговорить не с ним, а с Ниной Федоровной. Наверное, она поймет…

Приняв такое разумное решение, я стал не спеша, с явным удовольствием собирать все свои немногочисленные вещички.

На другой день, после обеда, когда в квартире осталась только Нина Федоровна (она прибиралась на кухне), я начал разговор.

— Знаете что, Антон, — радостно воскликнула хозяйка, как только меня увидела, — попробуйте-ка мои печенья. Вот, в желтой тарелочке, берите, очень вкусные…

Лицо ее разрумянилось, глаза блестели, да и вся она казалась такой молодой, крепкой, веселой, что я подумал невольно: «И чего она с таким живет?»

Взяв круглое фигурное печенье, положил его в рот. Оно моментально растаяло на языке. В самом деле, вкусно… Эх, была не была, надо сразу быка за рога.

— Нина Федоровна, — я поудобнее устроился на стуле. — Понимаете… я хочу от вас съехать.

— Неужели? А что так? — вроде бы и с огорчением сказала Лапоткова, но мне стало ясно, что эта новость особо ее не удивила (или мне почудилось?).

— Да вот так вышло: с новой квартиры быстрее до университета добираться, почти рядом.

— Конечно, конечно, я понимаю…

— Тогда я вам вот деньги отдам и пойду, хорошо?

— Уже сейчас?

— Да, так вышло.

С легким сердцем я выпорхнул на улицу. Белое солнце полновластно и жестоко хозяйничало; накалялся воздух, высокие тополя мертво опустили листья; прошла по тротуару собака, огромная черная овчарка в наморднике, за ней вразвалку шагал пацан с независимым взглядом, свистел, руки в брюках, нос кверху; из открытого окна заходился в восторге магнитофонный голос Валерия Леонтьева — дом, в котором я провел почти месяц, остался в прошлом.

Около детского кинотеатра неожиданно нос к носу столкнулся с Ириной. Я почти не видел ее дома, она, кажется, была за городом в лагере труда и отдыха, поэтому мы почти не общались.

Ирина уставилась на чемодан в моей руке.

— Все, Ира, давайте прощаться, — сказал я. — Уезжаю от вас.

— Почему? — с наигранным интересом спросила она.

— Да вот, так вышло, — и вслед за этой фразой вдруг произнеслось как-то само собой: — Ира, а у вас отец ничем не болеет?

Ирина даже вздрогнула, глаза ее испуганно округлились, но она тут же выдала мне жалкую улыбку:

— Нет, что вы, папа совершенно здоров. А… разве случилось что? — голос ее ослаб, задрожал тонко.

«Э, что-то тут не то!» — подумал я, но это была последняя мысль, относящаяся к семье Лапотковых. Через минуту Ирина навсегда исчезла с моих глаз.

Прожив на новом месте неделю, я окончательно убедился, что не прогадал. Тут еще одна

радость — сочинение написал на «хорошо». Маша, как и следовало ожидать, получила на балл выше. Алексей и Николай тоже не подкачали — «удовлетворительно», а им больше и не надо. Недовольным остался только Авдеев — он получил то же, что и я, но считал, что «отлично» ему не поставили только лишь из-за каких-то конъюнктурных соображений. Были и провалившиеся — я видел в коридоре двух зареванных девушек из нашего потока.

Сейчас, с известной дозой воодушевления, мы готовились к основному экзамену: приходилось ходить в библиотеку и читать журналы, в которых «восстанавливалась настоящая правда истории, а не написанная сталинской рукой или под его диктовку». Читать предстояло порядочно, материал наслаивался на материал, мы с Алексеем запутывались в выписках… Василек посматривал на нас с насмешкой. «Ну на кой ляд вам это ваше высшее образование? — подначивал он нас. — Много вы не заработаете на нем. А мужик без денег — не мужик. Пойдем-те лучше к нам, на завод, получать будете прилично, а то что это такое — сорок рублей стипендия?»

Василек, как выяснилось, не пил, не курил, копил деньги на «Жигули» последней модели.

Иногда, устав от зубрежки, Алексей откладывал в сторону учебник и, кивая подбородком на мощный кудлатый затылок беззаботно посапывающего Василька, говорил убежденно:

— Если у человека есть мечта — жизнь будет верной. Конечно, хорошая мечта. А приобрести машину — что здесь плохого, чему ты иронично улыбаешься? Ну представь себе: куда бы девал деньги с его буйной энергией наш бывший морячок? Нет сомнения, пропивал бы. Шелгунов уже подбирался к нему, не он, так девочки уж наверняка раскрутили… Ну и что за жизнь была бы у нашего Василька — таскался бы по кабакам, мотался от одной бабы к другой, хлестал бы без просыпу… И сгинул бы. А с мечтой — другое дело, другой коленкор. Человек все по ней равняет, себя сдерживает, не растрачивает по пустякам…

Я заметил с шутливой ноткой:

— Он тебя боготворит…

Алексей уколол меня взглядом своих проницательных острых глаз:

— При чем здесь — «боготворит»? Знаешь, я подметил: большие сильные люди любят подчиняться, слушаться других. Но знают свою силу. Василек просто играет, наверное, была у него мысль: в случае чего я этого плешивого мухоморчика одной левой перешибу. Но после Шелгунова, нашей с ним сшибки, он понял, что я вполне за себя постою… Да и чего нам с ним делить? Зла мы друг другу не желаем…

Мы разговаривали вполголоса, но довольно отчетливо, зная, что после смены Василек спит как убитый и в комнате можно на барабане стучать.

Алексей с каждым разом открывался мне с неожиданной стороны. И мне уже казалось, что он старше меня лет на двадцать. К любой неоднозначной ситуации он подбирал безошибочные ключи, и все разрешалось в его пользу.

Однажды он поставил меня в тупик вопросом:

— Тебе нравится Базулаева?

Я попытался сострить насчет ее уникальной косы, но Алексей настаивал: