Метро 2033: Гонка по кругу
Шрифт:
Ева включила фонарик и принялась высматривать лесенку или какие-нибудь ящики, по которым было бы легче взобраться на платформу. Однако в бледно-желтое пятно света попадал лишь ненужный мусор.
– Добрая женщина, а добрая женщина, дай горемыке патрошку на крысиную окрошку.
Ева вздрогнула, повернулась на противный голос и увидела перед собой сидящего на корточках худощавого уродца с бельмом на глазу и гитарой в костлявых руках. Только сейчас девушка осознала, что сбежала с Новокузнецкой безоружной, если не считать перочинного ножика,
– У меня нет патронов, – сказала Ева.
– Жалко, жа-а-алко! – заныл оборванец. – А я хотел песенку спеть в благодарность.
– Подожди, – девушка сняла рюкзачок с плеч, порылась в нем и достала консервную банку без этикетки, – держи.
– У-у-у-у! – завыл от восторга мужичонка. – Носок благодарен. Благодарен своей Радости. Он сейчас песенку споет.
«Дура я! Отдала завтрак», – с досадой подумала Ева, а вслух произнесла:
– Не надо ничего петь.
– Почему? – провизжал уродец. – Носок умеет хорошо петь. Вот послушай, добрая женщина…
Мужичонка уже коснулся струн, когда послышался грозный оклик, заставивший девушку содрогнуться:
– Носок, мать твою! Ты опять к людям пристаешь? Сдриснул с моих глаз! Ты ж уже пожрал сегодня. Что тебе еще надо?
Уродец недовольно фыркнул, поднялся с корточек и засеменил в туннель. В лицо Евы ударил свет фонаря. Прищурившись, она разглядела мужской силуэт.
– Ничего себе! – громко сказал мужчина. – Какая красотуля! И одна по туннелям шастает. Тебе не страшно, девица?
Ева оценивающе посмотрела на собеседника и, поняв, что тот ничего плохого ей делать не собирается, а даже, наоборот, с удовольствием готов попасть под обаяние прекрасной незнакомки, состроила нарочито сердитую мордашку и притворно строго произнесла:
– Ты бы лучше не болтал, а помог даме подняться.
Мужчина удовлетворенно гоготнул и протянул широкую лапищу Еве. Та уцепилась за нее двумя руками и мгновение спустя оказалась на платформе.
– Где таких красивых берут? – спросил мужчина. – Неужто на Новокузнецкой?
– На Новокузнецкой, – ответила Ева, поправив свитер на горле, и, чуть склонив голову на бок, кокетливо улыбнулась.
– У вас там что, массовое помешательство? Одни смертники до Павелецкого вокзала по поверхности драпают. Ты вот по туннелям ходишь, светишь своей красотой, ничего не боишься. А ведь ты слишком красивая, тебе опасно без сопровождения.
«Да, с комплиментами у тебя туго», – подумала девушка, рассматривая собеседника. Лицо его было изуродовано шрамом, нос скошен набок, а в глазах читалось какое-то веселое отчаянье. Или отчаянное веселье. Трудно сказать. Создавалось впечатление, что этот человек, несмотря на очевидную бесхитростность, смотрит на мир и все понимает, понимает так, как никто другой. И ему от этого становится и смешно, и жутко, потому что все, происходящее в метро и за его пределами, нелепо и в то же время ужасно.
– Так проводи даму до ганзейского поста, чтобы ее никто не тронул.
– Конечно,
«Застенчивая машина для убийства, как это мило», – подумала девушка, взяла мужчину под руку и, встав на цыпочки, прошептала ему на ухо:
– А я – Ева.
– Теперь это мое любимое имя, – сказал Серега.
– Оно просто обязано быть твоим любимым, по крайней мере, до ганзейского поста.
Мужчина захохотал, и девушка пронзительно засмеялась следом, переполошив бомжеватых обитателей Павелецкой, греющихся возле костра. Только сейчас Ева обратила на них внимание. Господи, как же они были страшны! Без волос, в каких-то нарывах, покрытые струпьями… кости да кожа…
Среди покалеченных радиацией людей девушка заметила ребенка, мальчика лет шести-семи. Он был абсолютно лыс, с непропорционально большой головой, испещренной ранками. Сквозь дырявое грязное рубище проглядывало рахитичное тельце. Ребенок смотрел на костер и улыбался. Неужели он счастлив? Босой, почти голый, еле держащийся на хлипких ножках, он тянул хрупкие ручонки к огню.
Ева непроизвольно поежилась. В двух свитерах, в брюках и поддетых под них шерстяных колготках она все равно мерзла, а тут этот мальчик, маленький живой скелетик… улыбается. Просто потому, что лучше любого матерого сталкера знает, что такое блаженное тепло потрескивающего в промозглой тьме костра. И лучше любого сектанта-проповедника ощущает милость Господа, позволяющего протянуть на жалких крохах пищи еще один день. И больше любого ганзейского сибарита любит жизнь, потому что она может покинуть его в любой момент. Мальчик был счастлив потому, что огонь, пылающий в ледяной мгле, хоть немного согревал его маленькие прозрачные ладошки.
Девушка вспомнила, что у нее в рюкзачке осталась еще одна банка тушенки.
«Я сделаю его еще счастливее!» – мелькнуло в голове Евы.
Она подалась вперед, но Серега не отпустил ее руки.
– Не надо, – хрипло сказал он, качая головой, – не обижай пацана. Завтра он не получит того, что ты дала ему сегодня, почувствует, что ему чего-то не хватает, и костер уже не будет его так радовать.
Ева и Серега молча спустились в переход, тускло освещенный немногочисленными лампами.
– Электричество сюда только утром подают, – сказал мужчина, – а ночью здесь черт ногу сломит. А еще тут крысиные бега проводят…
Ева ничего не ответила. Дегенеративный ребенок, греющийся у костра, оставил неприятный отпечаток на душе, а слова Сереги и вовсе будто полоснули ножом по сердцу. Ведь прав он, на все сто процентов прав! Помоги убогому, а завтра он тебя проклянет. За ложные надежды и мучения от того, что не может получить большего – или хотя бы прежней, вчерашней пайки.
«Лучше бы я была той девочкой из ноутбука! Давно бы уже погасла и ничего этого не видела!» – Ева остановилась и, чуть помешкав, сказала: