Метро 2033: Гонка по кругу

Шкиль Евгений

– Зачем нам нужен чужой престиж? – вопрос разведчика походил на риторический.

«Ох, Яков, Яков, – подумал Москвин, – нужный ты человек, хоть и лезешь часто не в свои дела».

Председателю вдруг вспомнилась одна из самых неприятных докладных записок главы разведки Красной Линии Якова Берзина. Называлась она, кажется, «О станционном сепаратизме, коллаборационизме и ренегатстве некоторой части номенклатуры». В ней утверждалось, что определенные лица, главным образом, завязанные на внешнюю торговлю, из элиты Красной Линии будут стремиться к закреплению своих привилегий. Ради этого номенклатура откажется от коммунистических принципов и рано или поздно сдаст с потрохами Красную Линию своим заклятым врагам –

ганзейцам. Мол, коменданты станций только и мечтают, как избавиться от строгого подчинения центральной власти, приватизировать станции и народное имущество, превратившись в полновластных князьков, с пеной у рта отрицающих общее прошлое и орущих что-то вроде: «Комсомольская – не Красная Линия, Комсомольская – это Ганза». За такой несусветный бред председатель буквально готов был расстрелять Берзина. Но потом, как всегда, отошел и просто пожурил разведчика.

– Ладно, иди, Яков, – сказал Москвин, – иди, готовься к празднику. Все проблемы будем решать в следующем году.

Разведчик поднялся и, тихо кашлянув, спросил на прощанье:

– Что делать с предсмертным письмом Феликса Фольгера?

Председатель задумался. В письме упоминался какой-то Кухулин. Может, он даже генномодифицированный, о каких мечтал ведущий ученый Красной Линии профессор Корбут. И еще вроде как он был революционером, в каких-то там деревнях за пределами Москвы устраивал восстания. Тогда почему не пожелал посетить Красную Линию? Считает нас недостаточно революционными? Или даже выродившимися, продавшимися контре?.. Да и зачем нам преобразователь? Все и так неплохо. Стабильность какая-никакая. А он со своей справедливостью устроил бы заварушку…

– А ты точно первым обнаружил труп этого фашиста? – спросил Москвин.

– Уверен, – твердо сказал разведчик, – я лично его обыскивал, никаких следов постороннего присутствия не обнаружил. Труп был еще теплым. Его письмо, разумеется, оказалось в единственном экземпляре. Если только Полянка не шалит…

– Брось ты чушь пороть! – нетерпеливо оборвал разведчика председатель. – Враки все это! Ничего мистического станция творить не может! Люди со страху и не такого понапридумывают.

Берзин деликатно промолчал, ожидая окончательного решения по письму.

– На писульку Фольгера наложить гриф «Совершенно секретно», – приказал Москвин. – А теперь иди, Яков, иди уже!

Разведчик ушел, а председатель остался один, если не считать хомяка, отчаянно перебирающего лапками и без толку крутящего прозрачное колесо.

31 декабря 2033 года

Вечер

Верховный Хранитель Книг сидел в глубокой задумчивости. После Суда Толкований прошла неделя, но он до сих пор не мог оправиться от позорного поражения. Он так же благопристойно улыбался послушникам, браминам, кшатриям и прочим гражданам Полиса, был со всеми подчеркнуто вежлив, как и полагается почтенному книжнику, но внутри него зияла мрачная пустота.

Кто знает, каковы будут последствия неудачи? Авторитет его явно пошатнулся.

– Но пока что я еще Верховный, – пробормотал книжник, – и пока что я принимаю решения.

Сегодня один из тех, кто был раньше боевым товарищем брамина-отступника Спицы, обнаружил на Полянке свежий труп Феликса Фольгера. При нем был листок, исписанный неровным почерком. Письмо принесли Хранителю, и теперь оно лежало на столе рядом с книгой братьев Стругацких «Трудно быть богом».

Сталкер-наркоман, отдавший концы из-за передозировки майка, лелеял надежду, что его послание дойдет до простых жителей метро, что Кухулин превратится в легенду. Нет уж! Проиграв процесс, Верховный Хранитель собирался взять реванш. Он понимал, что не имеет смысла уничтожать или засекречивать

письмо. Кому какое дело, что там написал в бреду этот проходимец? Ведь десятки людей услышали собственными ушами, что Фольгер, Кухулин и Ленора отказались от победы, а значит, и от ценных призов, льгот и преференций. А потом еще случился Суд Толкований, на котором пришлый одолел брамина. Подобные факты сами по себе примечательны, восхищают, рождают мифы. В такой ситуации запрет лишь усилит интерес к ним. Поэтому нужно идти другим путем. И книжник знал, как все обустроить.

Сразу после Нового года послушники и брамины из его команды начнут распространять слухи, великое множество слухов. Ведь все туннели ведут в Полис. И отсюда же расходятся. Сталкеры, диггеры, караванщики и просто искатели приключений разнесут самые невероятные байки о Кухулине по всему метро. О нем будут говорить как о злом гении, похотливом извращенце, кровавом маньяке, беспощадном деспоте, но кое-кто обмолвится о нем и добрым словом. В ушате грязи всегда должна быть и ложечка меда, чтобы не переборщить, чтобы создавалось ощущение правдоподобия. И тогда истина потонет в потоках ложной информации, и никто не отличит уже, что в истории было с Кухулином правдой, а что – ложью.

«Мы рождены, чтоб быль сделать сказкой, – Верховный Хранитель усмехнулся про себя, – но сказкой реалистичной, неотличимой от яви».

А что касается письма, то его можно использовать как закладку для книг.

– И все-таки, почему он отказался от избранничества? – спросил вслух брамин. – Ведь он умел ладить с мутантами. На поверхности ему ничто не угрожало. Ничто. Так почему же… почему?

Брамин бросил взгляд, полный досады, на роман Стругацких «Трудно быть богом», а затем принялся созерцать колесо времени, калачакру, висящую на чуть отсыревшей стене, будто она могла дать ответ на его вопрос.

31 декабря 2033 года

Ночь

Зал Заседаний пустовал. Здесь собиралась элита Ганзейского союза для принятия важных решений по текущим вопросам. Но сегодня, за пятнадцать минут до полуночи, сильные мира метро перекочевали в смежное помещение, чуть менее просторное, но не давящее своей официозной помпезностью на психику. Все давно уже ушли праздновать окончание очередного года, прожитого в подземельях, и только один человек стоял перед невообразимых размеров столом с прозрачной столешницей и следил, как по макету Московского метрополитена, сделанного из самоочищающегося оргстекла, снуют маленькие грызуны, голые землекопы.

Этим человеком был господин Главный менеджер. По случаю торжества одет он был в костюм, а не в серый камуфляж и держал в руках смятый листок, принесенный со станции Полянка одним из спецназовцев. Феликс Фольгер умер, оставив после себя письмо, которое уже никто и никогда не прочитает. Спецназовец утверждал, что труп был еще теплым и до него никем не обыскивался. Послание покойный написал в единственном экземпляре, и этот единственный экземпляр находился теперь в хорошо защищенном бункере, о существовании которого подавляющее большинство выживших даже не подозревает. Правда, Полянка могла выкидывать фокусы… но это маловероятно.

Главный менеджер думал о том, что, в сущности, все закончилось не так уж и плохо. Да, Ганзейские игры прошли не слишком удачно, Фольгер с Кухулином подложили свинью, отказавшись от победы, испортили редкое ежегодное шоу. И черт с ним! Если что, Ганзейские игры можно и вовсе отменить. Гораздо важнее, что проклятый Кухулин покинул Москву, не объявил себя сверхчеловеком, не решился устроить революцию, не захотел стать избранным. Все хорошо, все будет, как прежде. Никто не взбаламутит воду. Им нужны великие потрясения, а нам…