Метро 2033: Парад-алле
Шрифт:
– А пропуск у тебя есть? – протянул другой дозорный, поднимаясь со своего места и оглядывая меня мутными красными глазами. – И что это за падаль?! – вскричал он, тыча стволом пистолета в Бродягу.
До этого момента тот смирно сидел у моей ноги. Однако теперь зарычал, оскалился и угрожающе двинулся к парню. Тот в свою очередь заверещал еще громче и трясущимися не то от выпитого самогона, не то от страха, не то от всего сразу руками попытался передернуть затвор. Я крепко схватил Бродягу за поводок и оттащил в сторону.
– Спокойно, это мой пес. Не пугай его,
– Убери его, или пристрелю! – вполне членораздельно произнес красноглазый.
Кажется, от страха с него в момент слетел весь градус.
Бродяга зарычал и рванулся с поводка. Однако теперь он рычал не на дозорного, а скалил зубы, уставившись всеми тремя глазами на неприметную дверь в хозяйственное помещение. Кажется, раньше рабочие метро хранили там свои инструменты. Роман и Ермолов беспокойно переглянулись, Заря звонко передернула затвор. Дозорные замолкли и тоже уставились на дверь. Коротышка, кажется, не отличающийся особым умом, хотел было пройти вперед и посмотреть, что такое могло взбудоражить странного пса, но красноглазый остановил его. Я обратился в слух, пытаясь уловить малейший звук из темного проема.
– Спусти своего урода с поводка, скажи ему «Фас»! – потребовал красноглазый, оглядываясь на оскалившегося Бродягу.
– Эдик скорее тебя туда закинет, – процедил Ер-молов.
В черноте дверного проема что-то зашевелилось, но даже с фонарем я ничего не мог разглядеть, только какое-то непонятное движение и шорох. Как будто перья задевали бетонные стены. Я вгляделся в черноту перед собой. Там, в комнате, точно что-то было. Мрак еле заметно шевелился, словно по полу бывшего склада ходила небольшая фигура. По полу отчетливо шуршали перья. А уж когда из темноты послышалось вкрадчивое хихиканье, я почувствовал, как по телу пробежала дрожь.
– Вы слышали? – шепотом спросил я и медленно, держа дверной проем на прицеле, двинулся в темноту.
– Нет, – ответил Ермолов, стоявший к проему ближе всех.
– Я тоже ничего не слышу, – удивилась Заря.
Хихиканье зазвучало снова. Бродяга зарычал громче.
– Ну вот, сейчас! – я обернулся к своим.
Рома покачал головой.
Тишина.
Луч фонаря осветил стены комнаты, покрытые слоями облупившейся краски, напоминающей чешую. На полу тихо ржавели какие-то части непонятных механизмов, а на потолке сиротливо висел одинокий провод. И больше ничего. Комната была пуста. Ни других дверей, ни люков в полу, ни трещин, куда можно было бы забиться, – ничего. Но ведь я совершенно отчетливо слышал тихий смех и шорох.
Бродяга принюхался, сощурил третий глаз и без опаски вошел следом за мной. Обнюхал несколько лежащих на полу шестерней размером с кулак, чихнул от попавшей в нос пыли и деловито вышел обратно в туннель.
Шагнув следом за ним, я наткнулся взглядом на Зарю. Она стояла у проема и в упор смотрела на меня. Слишком пристально.
– Показалось, наверное, – я широко улыбнулся.
А внутри что-то неприятно скрутило. Я ведь точно слышал это мерзкое хихиканье. Бродяга тоже не станет рычать ни с того ни с сего. Так куда же делось
Я бросил короткий взгляд на Зарю, все еще не сводившую с меня глаз. Она ничего не слышала. И Роман. И даже Ермолов, остановившийся всего в паре метров от двери.
Комната пуста, выйти из нее можно только в туннель. Но смех ведь был.
Дозорные, сообразив, что опасности нет, с отважными лицами первопроходцев юркнули в складское помещение. Ермолов усмехнулся.
– Вот клоуны, – сплюнул Роман.
Мы двинулись по туннелю дальше. Вскоре отсветы костра исчезли вдали, и нас обволокла привычная темнота.
Станция «Площадь Ленина» встретила нас сумраком средневекового замка, закопченными стенами и разлитым в воздухе тошнотворным запахом курительной смеси. Что, в общем-то, неудивительно, анархия не может ни сохранять, ни созидать.
Уже через несколько лет после войны «Площадь» стала жить по своим законам. Точнее, по понятиям. Она постепенно превращалась в выгребную яму, куда стекались разного рода отбросы – бандиты, воры, шулеры, проститутки, убийцы, изготовители наркотиков, шпионы. Станция стала центром того, что раньше называлось криминалом. По слухам, здесь сидели главари банд и крутились немалые средства, и именно сюда слетались те, кто желал легких денег.
– Я думал, что тут все по-другому, – поделился с нами Ермолов, впервые за много лет попавший на станцию.
– А что ты думал? – поинтересовалась Заря.
– Во-первых, что они все-таки провели себе свет.
Действительно, без электричества было неуютно. Платформа освещалась только десятком-другим небольших костров в металлических бочках, вразнобой расставленных тут и там. Вокруг бочек сгрудились люди, откуда-то издали доносились выкрики, на середину платформы с грохотом выкатился запущенный кем-то помятый чайник.
– А во-вторых?
– Во-вторых – что здесь действительно организованная преступность, а не всякая шваль.
Я ответил Ермолову, что он ошибается.
– В чем?
– Местные только на первый взгляд разобщены. Да, здесь почти каждый состоит в банде. Вон, видишь, у того парня с цепью вокруг пояса обрита половина головы? Это знак Пауков. Мошенники, шулеры, мелкие воры.
– А почему Пауки?
Я усмехнулся.
– А потому что ручонки больно юркие. Пройдет такой мимо – раз! – и у тебя в кармане пусто, а ты даже не понял, как. Или вот, видишь, девочка с тремя шрамами под глазом?
Ермолов кивнул. Он как раз во все глаза смотрел на девушку, мирно сидящую на полу у закопченной колонны. Жительница «Площади» нахмурившись глядела в туннель, будто ждала кого-то.
– Ага, – улыбнулся Ермолов, – красивая, разве что шрамы…
Девушка словно услышала, что говорят о ней, и смерила нас долгим тяжелым взглядом. Глаза у нее были разной величины.
– Красивая, – ухмылка пробежала по моему лицу. – Но – наемный киллер.
– Серьезно? – опешил парень и оглянулся через плечо так стремительно, что хрустнула шея.