Метрополис
Шрифт:
II
Черепная коробка Новой Вавилонской башни полнилась числами.
Из незримого источника, произнесенные ясным, негромким, ровным голосом, числа ритмично падали сквозь почти ощутимо плотный воздух просторного помещения, скапливались, словно в бассейне, на столе, за которым работал великий мозг Метрополиса, обретали материальность под карандашами его секретарей. Восьмеро молодых людей походили друг на друга как братья, хотя таковыми не были. Сидели они, точно каменные изваяния, у которых двигались только
Ни один не поднял головы, когда вошел Фредер. В том числе и отец.
Под третьим громкоговорителем горела бело-красная лампочка.
Вещание из Нью-Йорка.
Иох Фредерсен сравнивал данные вечерних курсов с таблицами, разложенными перед ним. Лишь один раз послышался его голос, совершенно бесстрастный:
– Ошибка. Повторный запрос.
Первый секретарь вздрогнул, нагнулся еще ниже, встал и бесшумно удалился. Левая бровь Иоха Фредерсена чуть приподнялась, когда он, не поворачивая головы, проводил уходящего взглядом.
Крошечный, коротенький карандашный штрих перечеркнул некое имя.
Бело-красная лампочка все горела. Голос не умолкал. Числа падали в просторное помещение. В черепную коробку Метрополиса.
Фредер замер возле двери. Непонятно, заметил его отец или нет. Всякий раз, входя в это помещение, он снова чувствовал себя десятилетним мальчуганом, и всем его существом овладевала неуверенность перед лицом огромной, замкнутой и всемогущей уверенности, что звалась Иох Фредерсен и была его отцом.
Первый секретарь прошел мимо, безмолвно и уважительно кивнув в знак приветствия. Он походил на побежденного борца. Бледное как мел лицо молодого человека мгновение стояло перед глазами Фредера – большая маска из белого лака. Потом погасло.
Числа падали в помещение.
Один стул опустел. На семи других сидели семеро, лихорадочно ловили числа, беспрерывно капавшие из незримости.
Бело-красная лампочка все горела.
Вещание из Нью-Йорка.
Вспыхнула другая лампочка – бело-зеленая.
Вещание начал Лондон.
Фредер поднял взгляд на часы – словно гигантское колесо, они висели напротив двери, занимая всю стену. Такие же, как те, что с высоты Новой Вавилонской башни, залитые светом прожекторов, рассыпали над великим Метрополисом свои искры-секунды. Голова Иоха Фредерсена отчасти заслоняла циферблат. Часы нависали над мозгом Метрополиса сокрушительно-тяжелым сияющим венцом, который он все-таки выдерживал.
За высокими, до потолка, узкими окнами мелькали лучи прожекторов в буйстве красочного сражения. Каскады света пеной вскипали на стеклах. А глубоко внизу, у подножия Новой Вавилонской башни, бурлил Метрополис. Но в этом помещении не слышалось иных звуков, кроме беспрестанной капели чисел.
Ротванговский метод обеспечил звуконепроницаемость стен и окон.
В этом помещении, порабощенном и увенчанном безжалостным хронометром, числоуказующими часами,
Потому-то он не шевелился, не сводил глаз с темной головы отца и видел, как огромная секундная стрелка, неумолимо шагая вперед, будто серп, будто жнущая коса, проходила сквозь голову отца, однако не ранила ее, двигалась дальше вверх по цифровому кругу, переползала через вершину и опять устремлялась вниз, чтобы повторить тщетный взмах косы.
Наконец бело-красная лампочка погасла. Один голос умолк.
Затем погасла и бело-зеленая.
Тишина.
Руки пишущих замерли, и считаные мгновения все семеро сидели как парализованные, обмякшие и изнуренные. Затем голос Иоха Фредерсена с суховатой мягкостью произнес:
– Спасибо. До завтра. – И, не оборачиваясь, добавил: – Что тебе нужно, мой мальчик?
Семеро чужаков покинули безмолвный зал. Фредер подошел к отцу; тот взглядом скользил по таблицам с пойманными каплями чисел. Глаза Фредера впились в синюю металлическую пластинку подле правой руки отца.
– Откуда ты знал, что я здесь? – тихо спросил он.
Иох Фредерсен не смотрел на него. Хотя еще при первом вопросе, с каким к нему обратился сын, лицо его приобрело терпеливо-гордое выражение, он ничуть не утратил своей настороженности. Поднял взгляд на часы. Пальцы пробежали по уступчивым клавишам стола, беззвучно разослав приказы ожидающим людям.
– Дверь отворилась. Ни о ком не доложили. А без доклада ко мне никто не входит. Только мой сын.
Огонек под стеклом – вопрос. Иох Фредерсен дал ему погаснуть. Вошел Первый секретарь, стал рядом с великим владыкой великого Метрополиса.
– Вы были правы. Произошла ошибка. Она исправлена, – ровным голосом доложил он.
– Спасибо. – Ни взгляда, ни жеста. – Банку «Г» дано указание выплатить вам жалованье. Доброго вечера.
Молодой человек не шевелился. Три, четыре, пять, шесть секунд промелькнули на гигантском хронометре. На бледном как мел лице молодого человека горели пустые глаза, выжигали во встречном взгляде Фредера клеймо своего страха.
Иох Фредерсен медленно шевельнул плечом.
– Доброго вечера, – выдавил молодой человек.
И вышел вон.
– Почему ты его уволил, отец? – спросил сын.
– Он мне больше не нужен, – отвечал Иох Фредерсен, по-прежнему не глядя на сына.
– Почему не нужен, отец?
– Мне не нужны люди, которые вздрагивают, когда к ним обращаются, – сказал владыка Метрополиса.
– Может, он захворал… Может, тревожился о ком-то, кого любит…
– Возможно. А может, еще не очухался после не в меру долгой ночи в «Иосиваре»… Остерегайся, Фредер, считать людей добрыми, невинными или жертвами просто потому, что они страдают. Тот, кто страдает, виновен – перед собой… перед другими.