Метрополия
Шрифт:
– Благодарю за поддержку, – проговорил Храбров.
Спустя пять минут русич покинул здание правительства. Его снова сопровождал генерал Корлейн. Неотступно от Олеся следовали и маорцы-телохранители. Не исключено, что сторонники бывшего диктатора снова попытаются совершить покушение.
Утро в Дантоне выдалось мрачным и дождливым. Серые, низкие тучи буквально висели над столицей. Сильный, пронизывающий ветер ударил в лицо. Холодная мелкая морось сыпалась сплошным потоком. Более отвратительную погоду трудно придумать. Офицеры быстро спустились по лестнице и сели в лимузин. Вскоре электромобили тронулись в путь.
Массивные
Прохожих на улицах практически не было. Кутаясь в плащи и пальто, быстро, целеустремленно люди шли в определенном направлении. Неожиданно Храбров заметил на тротуаре группу женщин. Их одежда поразила землянина. Длинные, до пят платья, сверху мышиного цвета теплый жакет, на голове платок, завязанный так, что из-под него видны только глаза. Даже кисти рук спрятаны в рукава. Олесь невольно посмотрел на генерала.
Маорец понял русича без слов.
– У нас очень жесткие правила, – пояснил Корлейн. – Женщинам запрещено выходить из дома в одиночку. Они обязаны заниматься домашним хозяйством. Некоторые из них работают в поле и на фабриках, но только там, где нет мужчин. Показать свое лицо – тяжкий грех. Нация должна думать о процветании страны, а не о похоти. Браки заключаются по договоренности отцов семейств.
Храбров был потрясен. В развитой, цивилизованной стране действовали дикие варварские законы. Полная дискриминация женщин. Маорки оказались лишены банальных человеческих прав. Это не укладывалось в голове. Сразу вспомнилась абсолютная свобода нравов на Алане. Как же странно и причудливо распорядилась история. Одна колония Тасконы напоминала бордель, другая – тюрьму. Общество формирует мораль. Нравственные нормы жителей претерпели за два века довольно существенные изменения. Теперь понятно, почему офицеры так странно реагировали на присутствие Кронг и десантниц. Они впервые увидели красивые женские лица.
– Неужели у вас не встречаются... – землянин с трудом подбирал нужное слово, – ...отклонения.
– Вы говорите о прелюбодеях? – уточнил генерал.
– Да, – кивнул головой Олесь. – Чувства иногда переполняют человека.
– Пути мужчин и женщин очень редко пересекаются, – заметил Корлейн. – Отцы видят лицо дочери только при рождении. Тем не менее, инциденты иногда случаются. Преступники подвергаются всеобщему осуждению, их сурово наказывают. Впрочем, мы стараемся не раздувать истерию.
– Если не секрет, что ждет влюбленную пару?
– Смертная казнь, – с равнодушным видом произнес генерал. – Они позор для семьи и общества. Специальный комитет тщательно следит за нравственностью нации. Среди высокопоставленных чиновников периодически появляются люди, желающие воспользоваться служебным положением. Насколько я понимаю, в Союзе планет действуют другие законы?
– Абсолютно, – ответил Храбров. – Женщины имеют равные права с мужчинами. Они руководят заводами, командуют дивизиями и звездными крейсерами, входят в состав Совета. Об интимной
– А как же на этот разврат смотрит церковь? – изумленно выдохнул маорец.
– Осуждает, – проговорил землянин. – Но каждый человек волен поступать так, как считает нужным. Мир сложен и многообразен. Государство старается не вмешиваться в личную жизнь граждан.
– Работать вместе нам будет сложно, – задумчиво сказал Корлейн. – Слишком много различий. Психологию и мораль быстро не изменишь. Ортодоксальные секты объявят войну отступникам.
– Мы не собираемся разрушать устои маорского общества, – возразил Олесь.
– Это неизбежно, – грустно улыбнулся генерал. – Я – яркий тому пример. В моем сознании произошла настоящая революция. А теперь подумайте о людях, которых отправят на учебу на Алан и Таскону. Они вернутся другими. Вирус свободы поразит страну в кратчайшие сроки. Подобные процессы протекают очень болезненно. Маору ждут серьезные потрясения.
– Двухсотлетняя изоляция не проходит бесследно, – вымолвил русич.
– Наверное, – согласился начальник оперативного штаба.
На несколько минут в салоне электромобиля воцарилась тишина.
Храбров продолжал рассматривать редких прохожих. Серьезные, сосредоточенные лица, серые плащи, одинаковые черные зонты, учащенная походка. Эти люди наверняка спешили по делам. Ни одного праздно гуляющего колониста землянин не заметил.
Лимузины ехали по центральной улице, но нигде не видно ни роскошных магазинов, ни светящихся вывесок, ни голографических рекламных объявлений. Богатство и роскошь чужды местным жителям. Главное для маорца – не выделяться из толпы. В противном случае неприятностей не избежать. Закон суров и безжалостен.
В глубине души каждого колониста спрятан страх. В тоталитарных государствах великолепно развита система слежки и доносов. Карающий механизм не дает сбоев. Человек всего лишь винтик гигантской машины. Здесь нет ни безработных, ни рантье. Пожалуй, только служители культа освобождены от тяжелого каждодневного труда. Интересно, на Маоре есть праздники?
Признаться честно, Олесь не представлял, как колонисты радуются и веселятся. Мужчины либо в военных мундирах, либо в строгих, пошитых по единому образцу, костюмах, женщины в одеждах, под которыми не видно ни лица, ни фигуры. Нонсенс! Смех противоестественен в такой ситуации. Скучное, мрачное, озлобленное общество. Корлейн прав – сломать сложившийся веками уклад жизни необычайно сложно. Крови на Маоре прольется еще немало.
Между тем, машины въехали на широкую площадь. В самом центре ее возвышалась удивительная по размерам и мастерству исполнения скульптурная группа. Четыре человека в бронежилетах, защитных шлемах с лазерными карабинами в руках вели бой. У их ног лежал раненый мужчина. Бедняга пытался подняться на локтях, чтобы помочь товарищам.
Над солдатом склонилась женщина. Лицо открыто, волосы распущены, на поясе комбинезона бластер. Она была настоящей красавицей. Зодчим удалось великолепно передать напряжение момента. В позах людей – решимость, смелость, готовность к самопожертвованию, во взгляде санитарки – боль и сострадание. Увидеть подобные произведения искусств в Дантоне русич не ожидал. Скульптура явно не вписывалась в однообразный, безликий пейзаж столицы.