Мэйдзин
Шрифт:
Едва Мэйдзин поставил на доску 130 камень, как откуда-то послышались звуки бамбуковой флейты. Исполнение было виртуозным и немного смягчало бурю, бушевавшую на доске. Мэйдзин прислушался.
С высокой горы я в долину смотрел
Там дыни в цвету, баклажан уж созрел…
С этой песенки обычно начинают учебу на флейте сякухати. Есть ещё вид флейты, похожий на сякухати, но имеющий на одно отверстие меньше. Она называется “одноколенная” флейта. По лицу Мэйдзина было видно, что он погрузился в воспоминания. Над 131 ходом Отакэ Седьмой дан начал думать ещё до обеда, и в сумме потратил на этот ход один час 15 минут.
Увидев 131 ход чёрных, Мэйдзин не изменил позы, продолжал сидеть прямо, лишь вытянул шею и забарабанил пальцами по краю жаровни — “хибати”. Его колючие глаза бегали по доске. Он подсчитывал очки. Подрезанный 129 ходом “дурной треугольник” на 133 ходу был подрезан с другой стороны и три белых камня попади в положение атари. Затем до 139 хода одно атари следовало за другим и чёрные, угрожая взять камни, выстроили длинную стенку. Произошел тот самый поворот в игре, который Отакэ Седьмой дан называл землетрясением. Чёрные вторглись в самую сердцевину мешка белых. Мне казалось, что слышен треск разрушения белой крепости.
На 140 ходу Мэйдзин задумался, продолжать ли бегство по прямой или взять два чёрных камня. Он часто-часто махал веером.
— Не знаю, вроде одно и то же. Не знаю, — бессознательно прошептал он.
— Не знаю, не знаю…
Однако и этот ход он сделал за 28 минут. Вскоре принесли полдник. Мэйдзин взглянул на Седьмого дана.
— Поешьте мусидзуси.
— Знаете, у меня с желудком неважно…
— А вдруг вам еда поможет?
Увидев, что Мэйдзин сделал 140 ход, Отакэ Седьмой дан заговорил:
— Не думал, что вы этот ход будете записывать, а вы его сделали. Вы так быстро играете, сэнсэй, у меня просто голова кружится. Для меня это хуже всего.
Мэйдзин продолжал игру до 144 хода и записан был 145 ход чёрных. Седьмой дан взял камень и хотел было поставить его на доску, но задумался, а тут и подошло время прекращать игру. Пока Седьмой дан в коридоре заклеивал конверт, Мэйдзин сердито смотрел но доску и не двигался. Его нижние веки, казалось, горели и слегка припухли. Во время доигрывании в Ито Мэйдзин часто поглядывал на часы.
40
— Если удастся, то постараемся сегодня закончить, — сказал Мэйдзин членам Оргкомитета утром четвёртого декабря. Ещё до обеда он обратился к Отакэ:
— Давайте сегодня закончим.
Седьмой дан молча кивнул.
Стоило подумать, что эта партия, растянувшаяся на полгода, закончится сегодня, как у меня, верного наблюдателя, щемило в груди. При этом каждому было ясно, что Мэйдзин проиграл.
Ещё утром, когда Отакэ Седьмой дан отошёл от доски, Мэйдзин взглянул на нас, улыбнулся и сказал:
— Всё кончено. Больше ходить некуда.
Неизвестно, когда он успел пригласить парикмахера, только в то утро Мэйдзин явился на игру постриженным так коротко, что напоминал буддийского монаха. Прическа из длинных полос с пробором, которая была на нем в больнице, с которой он приехал в Ито, закрасив седину, вдруг сменилась коротким ежиком. Это наводило
Четвертого числа на росшей во дворе сливе вдруг появилась пара цветков. Было воскресенье. Начиная с субботы прибывали все новые и новые гости, поэтому игру перенесли в новый корпус. Я неизменно располагался в соседней комнате с Мэйдзином. Его комната находилась в самой глубине нового корпуса, прямо над ней с прошлого вечера две комнаты занимали члены Оргкомитета Партии. Таким образом, вокруг не было никого из посторонних и никто не мог тревожить сон Мэйдзина. Отакэ Седьмой дан занимавший номер на втором этаже, день или два назад тоже переехал вниз. Он сказал, что неважно себя чувствует и что его утомила беготня вверх-вниз по лестнице.
Окна нового корпуса смотрели прямо на юг, перед окнами был двор, поэтому солнечный свет проникал глубоко в комнату и едва не достигал доски. Пока вскрывали записанный 145 ход чёрных, Мэйдзин внимательно осмотрел на доску, слегка наклонив голову набок. Брови сведены к переносице — он выглядел очень строгим. Седьмой дан видимо, предвкушал близкую победу — камни так и порхали в его руках.
Напряжение профессионального игрока в Го после того, как партия вступает в заключительную стадию — ёсэ — далеко не такое, как в начале или середине игры. Кажется, что ощущается нервная дрожь, и это ощущение усугубляется жестокостью схваток на доске. Игроки часто и шумно дышат, словно в самом деле сражаются на самурайских мечах.
Иногда кажется, будто видишь сверкание вспышек духовного огня.
На этой стадии в других, в не столь ответственных играх Отакэ Седьмой дан способен за минуту сделать сотню ходов, наседая на противника, и в этой партии он тоже, несмотря на запас времени в 6-7 часов, казалось, стремился использовать мгновенную реакцию возбужденной нервной системы, старался не упустить волну. Словно подстегивая сам себя, он часто запускал руку в чашу с камнями и лишь потом задумывался. Даже Мэйдзин один раз взял камень и вдруг заколебался.
Видеть такое разыгрывание конечной стадии — это все равно, что наблюдать действие какого-то точного механизма или, если угодно, математического закона, — во всем была красота порядка и систематичности. Пусть это было сражение, но оно проявлялось в красивых формах. Ощущение красоты усиливали сами игроки, которые ни разу не отвели взгляд от доски.
От 177 хода примерно до 180 хода Отакэ Седьмой дан был словно переполнен восторгом, переливающимся через край, его полное круглое лицо казалось умиротворенным ликом Будды. То ли им завладела творческая экзальтация, то ли что ещё, но лицо его несло неописуемое выражение. Наверное, он в это время и думать забыл о своих болях в желудке.
Незадолго до этого супруга Седьмого дана не в силах усидеть в комнате от волнения, ходила по дворику, держа на руках своего замечательного крепыша-сына, вылитого сказочного героя Момотаро, и не отрываясь глядела издалека на окна игровой комнаты.
Как раз в тот миг, когда прекратила реветь сирена, звук которой доносился со стороны моря, Мэйдзин сделал 166 ход, а затем вдруг поднял голову:
— Есть место! Проходите сюда! Здесь есть место! — он сделал пригласительный жест, и его голос звучал очень приветливо.