Мэйфейрские ведьмы

Райс Энн

Примерно то же самое Кортланд сказал и в конторе «Мэйфейр и Мэйфейр», поручая своим секретарям покупать подарки для таких визитов.

Годы спустя внук Кортланда Райен Мэйфейр на свадебном приеме рассказывал одному из хороших знакомых:

– Мой дед терпеть не мог визиты в особняк. Наш дом в Метэри всегда был таким светлым, веселым. Отец вспоминал, что дед каждый раз возвращался домой в слезах. Когда Дейрдре было три года, дед заставил их украсить для девочки первую в ее жизни елку, сам притащил для этого целую гору украшений и даже купил в «Кац и Бестофф» гирлянду с фонариками и повесил ее на себя. Он с трудом представлял, как могут люди жить в постоянном

мраке. Как жаль, что я мало знал своего деда. Подумать только! Ведь он родился в том самом особняке! А его отец, Джулиен, родился еще до Гражданской войны.

К тому времени, о котором здесь идет речь, Кортланд превратился в почти точную копию своего отца. На его портретах, относящихся даже к середине 1950-х годов, мы видим высокого стройного джентльмена с темными волосами, лишь на висках слегка тронутыми сединой. Черты изборожденного морщинами лица обладают удивительным сходством с чертами лица Джулиена, за исключением разве что глаз – у Кортланда они заметно больше, как у Стеллы. А вот доброжелательное выражение и веселая улыбка, часто появлявшаяся на лице Кортланда, несомненно унаследованы им от Джулиена.

По словам всех, родственники очень любили Кортланда, а его служащие едва ли не боготворили. Даже Аманда Грейди, много лет прожившая врозь с мужем, никогда не переставала любить его – так, во всяком случае, она сказала Аллану Карверу, когда беседовала с ним в Нью-Йорке уже после смерти Кортланда. Аманда рыдала на плече Карвера, жалуясь на то, что сыновья так и не поняли, почему она бросила их отца, однако объяснять им что-либо не собиралась.

Несмотря на то что Райен Мэйфейр почти не знал своего деда, он всегда оставался безгранично преданным его памяти. В его глазах, равно как и в глазах его отца, Кортланд был истинным героем. «Бегство» бабушки в Нью-Йорк казалось ему неразрешимой загадкой.

Что же касается каких-либо свидетельств того периода о Дейрдре, увы, мы не имеем ни одного. Нам практически ничего не удалось узнать о первых пяти годах ее жизни. Лишь члены семьи Кортланда время от времени упоминали о ней, неизменно называя «очаровательным и милым ребенком».

У нее были черные вьющиеся волосы, такие же, как у Стеллы, и огромные темно-голубые, ясные глаза.

Однако особняк на Первой улице оставался наглухо отгороженным от внешнего мира. Целое поколение живущих по соседству или просто часто проходивших мимо него людей привыкло к запущенному, непривлекательному фасаду дома, всем своим видом словно угрожавшего любому, кто посмеет к нему приблизиться. И вновь никто из рабочих не мог завершить порученные им ремонтные работы. Кровельщик, к примеру, дважды падал с лестницы, после чего наотрез отказался от подряда. Только старый садовник и его сын с готовностью откликались на приглашение хозяев и время от времени подстригали траву на газонах.

По мере того как соседи и знакомые Мэйфейров постепенно уходили в мир иной, вместе с ними уходили и старинные предания об этой семье. А те, что продолжали передаваться из поколения в поколение, искажались до неузнаваемости.

На смену старым приходили новые агенты и осведомители. Со временем никто из тех, с кем им приходилось встречаться, уже не упоминал имен Джулиена, Кэтрин, Реми или Сюзетты.

Сын Джулиена Баркли умер в 1949 году, другой сын, Гарланд, – в 1951-м. Сын Кортланда Грейди скончался в том же году, что и Гарланд, после падения с лошади во время прогулки в парке. Аманда Грейди Мэйфейр ненадолго пережила любимого сына – такое впечатление, что смерть Грейди стала для нее чересчур страшным ударом и лишила

последних сил и желания жить. Из двоих сыновей Пирса только Райен Мэйфейр «знает историю семьи» и щедро потчует молодых родственников – большинству которых ничего не известно о прошлом – весьма странными рассказами.

Ирвин Дандрич покинул этот мир в 19 52 году. К тому времени его место уже занял другой осведомитель – женщина по имени Джулиетт Мильтон, которая в течение многих лет в изобилии получала информацию от Беатрис Мэйфейр и других членов семьи, живших в центральной части города. Джулиетт часто обедала вместе с ними – во всяком случае, с теми, кого не слишком раздражал тот факт, что эта неисправимая болтушка и сплетница рассказывает не только им все обо всех, но и всем о них. Надо сказать, что, так же как и Дандрич, Джулиетт делала это без всякого злого умысла. У нее не было дурных намерений, и ее отнюдь нельзя было обвинить в недоброжелательном отношении к кому-либо. Просто ей нравилось быть в центре внимания, а кроме того, за свои неимоверно длинные отчеты, регулярно отсылаемые в Лондон, она ежегодно получала от нашего ордена определенную сумму, фактически равную той ренте, которая прежде служила ей единственным средством к существованию.

Как и Дандрич, Джулиетт не имела даже представления, для кого и с какой целью она собирает информацию о семействе Мэйфейр. Как минимум раз в году она пыталась выяснить это, однако никогда не настаивала на удовлетворении своего любопытства.

В 1953 году я приступил к переводу писем Петира ван Абеля и параллельно читал все сообщения о Дейрдре по мере их поступления. В ту пору ей уже исполнилось двенадцать лет. Однако сведения были более чем скудными, а потому я настоятельно просил всех имевшихся в нашем распоряжении осведомителей тщательно собирать каждую крупицу информации.

– Копайте, – говорил им я. – Расскажите мне об этой девочке все, с самого начала. Не существует ни единой мелочи, о которой я не хотел бы знать.

Джулиетт Мильтон я позвонил персонально и пообещал ей отдельную плату за любую, пусть даже крошечную, дополнительную подробность, какую ей доведется выяснить.

В детстве Дейрдре, можно сказать, почти в точности следовала по стопам своей матери. Она сменила несколько школ, и отовсюду ее исключали практически за одно и то же: за бесконечные «шутовские выходки», «неподобающее странное поведение», за срыв занятий в классе и неукротимые приступы плача, причину которых не в силах был объяснить никто.

И вновь сестре Бриджет-Мэри, теперь уже пожилой шестидесятилетней монахине, довелось стать свидетельницей того, как во дворе школы Святого Альфонса «невидимый друг» отыскивал вещи для маленькой Дейрдре и заставлял цветы летать по воздуху. Школа при монастыре Святого Сердца, школа при монастыре урсулинок, школа Святого Иосифа… Ни в одной из них Дейрдре не задерживалась более чем на две недели. А после много месяцев проводила дома. Соседи видели, как она «словно бешеная» носилась по саду или взбиралась на старый дуб, росший на задворках.

В доме на Первой улице давно уже практически не было слуг. Айрин, дочь тетушки Истер, готовила и прибиралась в доме – неторопливо, но основательно и добросовестно. Каждое утро она подметала тротуары, или, как их называли в доме, пешеходные дорожки, а в три часа мыла швабру под краном возле калитки в конце сада.

Фактической домоправительницей была Нэнси Мэйфейр, которая, по словам торговцев и священников, время от времени бывавших в особняке, с ними не церемонилась, а иногда вела себя и чрезмерно резко.