Меж рабством и свободой: причины исторической катастрофы

Гордин Яков Аркадьевич

Комиссию, которая должна была решить принципиальный вопрос — размеры и форму новых прямых налогов, — возглавил князь Дмитрий Михайлович, но деятельность его немедленно столкнулась с явным саботажем: шел месяц за месяцем, а все провинциальные и столичные учреждения, в которые он обращался за необходимыми сведениями, этих сведений ему не присылали…

И однако же Верховный тайный совет в первый год своего существования выполнил главную тактическую задачу — бешеный галоп, которым вел измученную Россию Петр к своей фантастической цели, был приостановлен, облегчено было положение купечества и крестьянства. Теперь предстояло искать пути выхода из того тяжкого кризиса, в котором страна оказалась.

Тяжким

состоянием экономики, повальным бегством крестьян, несовершенством механизмов управления и заданными этим несовершенством распрями в верхах печальные последствия петровской ломки не исчерпываются. Было еще одно явление, связанное непосредственно с фундаментальными чертами возникшей системы, но лежащее в области чисто человеческой.

Петр уничтожил все "сдержки", которые до него, худо-бедно, регулировали отношения между царем и подданными, равно как и между социальными и сословными группами. Установка на силу как единственный серьезный аргумент, что естественно в военной империи, где гражданское общество отодвинуто на второй план и презираемо, — эта установка формировала психологию отношений.

Личность монарха приобретала, таким образом, значение решающее. Опасность и ненормальность такой ситуации выявились с катастрофической ясностью сразу после смерти Екатерины и воцарения малолетнего Петра II. Отсутствие "сдержек" — реальных, а не формальных правовых регуляторов, подкрепленных традицией и силой общественного правосознания, — немедленно привело к падению роли Верховного тайного совета и унизительной для общества диктатуре безнравственного и циничного Меншикова.

Саксонский посланник Лефорт доносил своему правительству: "Здесь никогда не боялись и не слушались так покойного царя (Петра Великого), как теперь Меншикова; все преклоняется перед ним, все подчиняется его приказаниям, и горе тому, кто его ослушается". А через месяц тот же Лефорт писал: "Меншиков продолжает сажать в темницу не только тех, которые совершили какое-либо государственное преступление, но и всех тех, которые находят что-нибудь сказать против его верховной власти. Такие случаи насилия возбуждают ропот. Правда, что все его очень боятся, но зато и ненавидят".

Деспотизм Петра, при всей его жестокости, не шел в сравнение с деспотизмом вознесенного на вершину власти плебея именно по степени унизительности. Можно себе представить, что испытывали князь Дмитрий Михайлович Голицын и князь Василий Владимирович Долгорукий.

Меншиков держался отнюдь не силой авторитета или даже верностью гвардии. Как вскоре выяснилось, не было ни того, ни другого. Он держался только послушанием мальчика-царя. То есть случайностью обстоятельств. Когда же фактический глава государства располагает лишь такой опорой, это свидетельствует о нежизнеспособности подобной системы.

Меншиков был натурой чрезвычайно одаренной и деятелем с огромным и разнообразным государственным опытом. Но расположенный к нему историк, блестящий знаток биографии светлейшего, Н. И. Павленко, вынужден признать, анализируя именно этот период в жизни своего героя:

По ступенькам власти Меншиков взбирался как бы играючи. Настало наконец время, когда можно было осуществить все планы. Но, удивительное дело, государственной мудрости в действиях и поступках светлейшего мы не обнаруживаем [50] .

50

Пвленко Н.И. Полудержавній властелин. М., 1988. С. 251.

В этом нет ничего удивительного. Комплекс петровских идей, которым Меншиков был предан и стержнем которых было

неограниченное самодержавие, в первозданном своем виде потерял смысл. Он стал неплодотворен. Последовательно продолжать петровскую внутреннюю и внешнюю политику — укреплять и развивать самодовлеющую военно-бюрократическую машину за счет страны, не прекращая при этом — что было бы естественным оправданием — внешнюю экспансию, Меншиков не мог. У России не было на это сил. Предложить новую программу он был не в состоянии, ибо у него этой программы не было. Отсюда и произошла промежуточность действий, не дававшая настоящего облегчения стране и не обозначавшая сколько-нибудь ясных перспектив.

Новая программа была у князя Дмитрия Михайловича, но в конкретной ситуации он не видел ни малейших шансов на ее осуществление и, поддерживая противоестественный альянс с Меншиковым, ждал подходящего момента.

Как выяснилось через три года, в России вообще не было недостатка в радикальных программах, но они хранились в головах прожектеров.

Россия оказалась на распутье, и решающую роль в ее ближайшей судьбе — будет ли ее укачивать в обозримом будущем постпетровская мертвая зыбь, реализованная в политике Меншикова, Остермана, Толстого, или же свершится попытка прорыва в качественно иное государственное и экономическое бытие, — решающую роль в этом могла сыграть натура нового царя. И того, кому он доверит фактическую власть. А такой человек или группа людей должны были появиться, причем вне формальной структуры управления.

Что же являл собою император, которому в момент воцарения было одиннадцать лет? Как только мальчик почувствовал вкус власти и понял свое положение, в его характере стали проявляться опасные черты. Меншикова он на первых порах боялся и слушался, но стоило светлейшему заболеть, как стиль поведения Петра II изменился.

Лефорт свидетельствует: "Монарх говорит со всеми в тоне властелина и делает что захочет. Он не терпит пререканий, постоянно занят беготнею; все кавалеры, окружающие его, утомлены до крайности". Через несколько месяцев Лефорт доносил в Дрезден, что, когда юный император недоволен Меншиковым, но не решается сказать ему об этом, он жестоко избивает сына светлейшего, мстя таким образом отцу. "Царь похож на своего деда в том отношении, что он стоит на своем, не терпит возражений и делает что хочет".

Иностранным дипломатам, которые шифрами сообщали своим правительствам наиважнейшие сведения из российской столицы, не было смысла очернять нового самодержца. Они давали своим государям и министрам материал для размышлений о будущем России и Европы. И из их донесений вырисовывается довольно устрашающий характер юного царя. Однако не терпевший пререканий вздорный деспот — отнюдь не повторение Петра I, который очень даже умел выслушивать чужие мнения. Другое дело, что, как правило, выслушав их, он поступал по-своему. Притом, что принимать решения он стал отнюдь не в одиннадцать и даже не в четырнадцать лет. И человеческие судьбы, равно как и дела государственные, от мальчика Петра I никак не зависели…

Мальчик же Петр II, чувствуя себя властелином (что он ясно давал понять окружающим), вел себя как капризный ребенок в ситуациях, которые этого не допускали.

Во время болезни Меншикова летом 1727 года в Петербург с Украины приехал командующий главными силами русской армии князь Михаил Михайлович Голицын. Он приехал представиться юному императору.

Мы знаем, что семья Голицыных была близка к царевичу Алексею, а князь Дмитрий Михайлович был его конфидентом и вполне мог угодить в ссылку вместе с князем Василием Владимировичем Долгоруким. Мы знаем, что князь Михаил Михайлович — единственный! — отказался подписать смертный приговор Алексею. Это его с украинской армией ждали в столице после смерти Петра I — как защитника интересов сына Алексея.