Меж рабством и свободой: причины исторической катастрофы
Шрифт:
Огромный военный авторитет прославленных полководцев, бесстрашных воителей, никуда не делся. Но в подобные моменты выясняется, что военный авторитет и авторитет политический — явления совершенно различные. Это подтвердила через сотню лет и гибель прославленного храбреца генерала Милорадовича, попытавшегося своим несомненным военным авторитетом подавить восставших гвардейцев на Сенатской площади. Оказалось, что политическое влияние не нюхавших пороху молодых офицеров-декабристов сильнее, чем напор знаменитого боевого генерала, героя наполеоновских войн.
В такие моменты главное — совпадение или несовпадение, с одной стороны, традиционного авторитета, а с другой — настроения тех, на кого пытаются воздействовать этим авторитетом. Дело
В январе 1725 года, когда решался вопрос, кому занять петровский престол — Петру II или Екатерине I, гвардии пришлось выбирать между добровольным подчинением фельдмаршалу Репнину и князю Дмитрию Михайловичу Голицыну, за которыми стояла тень и идея царевича Алексея, или же Меншикову и Бутурлину, за которыми стояла тень и идея Петра Великого. Ни у тех, ни у других не было возможностей для силового давления на гвардию. Гвардия выбрала вторых, ибо ее политические представления совпали в этот момент с тем, что ей предлагал Меншиков.
В феврале 1730 года идея фельдмаршалов не совпадала с идеей гвардии. Они это понимали и не делали попыток настоять на своем.
Часто толкуют о том, что в России с ее царистской традицией масса идет не за программой, а за личностью.
Это неверно. Та или иная группировка; та или иная общность идет лишь за тем, чье представление о должном идентично в этот момент с ее представлением. Подтверждение тому — трагедии таких крупных людей, как Керенский и Троцкий в 1917–1925 годах.
Вялый маневр с присягой был первым неудачным шагом верховников в эти дни. За ним последовал второй.
Нужно было что-то срочно решать относительно шляхетских проектов. Сама идея конституционной системы как-то странно повисала в воздухе. Совет так и не осмелился предъявить миру проект князя Дмитрия Михайловича, и сам князь, очевидно, тоже на этом не настаивал. Для того чтобы иметь основания для обсуждения проекта в новой обстановке, верховники собрали "сильных персон" из оппозиции и попытались договориться с ними. В качестве основы компромисса предложен был кусок из тех самых "пунктов присяги", вокруг которых князь Дмитрий Михайлович пытался объединить "общенародие" в канун приезда Анны.
Красноречив сам факт использования уже отвергнутого документа. Политическая энергия князя Дмитрия Михайловича была на исходе.
В отрывке речь шла о принципах пополнения Верховного совета, о недопустимости избрания более двух представителей одной фамилии, а также о рассмотрении наиболее важных государственных дел Советом совместно с "Сенатом, генералитетом, коллежскими членами и знатным шляхетством".
Все это имело в тот момент вполне второстепенное значение, и потому документ согласились подписать вместе с министрами Совета и Дмитриев-Мамонов, и фельдмаршал Трубецкой, и граф Мусин-Пушкин, и еще полтора десятка лиц из "знатного шляхетства", а кроме того, девяносто семь офицеров, в основном гвардейских.
Однако имен подлинных вождей разных направлений оппозиции под этим странным документом нет. Нет подписей Черкасского, Салтыкова, Новосильцева, Барятинского, наконец Татищева.
Акция провалилась. Если возможность компромисса и была, то она себя исчерпала.
Отвлекаясь от непосредственного сюжета, надо представить себе суть ситуации. Игру вели три силы — группа князя Дмитрия Михайловича, шляхетское "общенародие", жаждущее перемен, и сторонники неограниченного самодержавия. Из них только две силы были "договороспособные". Компромисса с Феофаном и тем, кто шел за ним, быть не могло. Но для союза двух других сил необходим был механизм согласования интересов, обоснование гарантий и так далее. Но вырабатывать такой механизм, если он был в принципе возможен в тот момент, могут только облеченные доверием обеих сторон лидеры. Лидера у шляхетства не было. Татищев был идеологом, но по малому чину, политическому весу и недостаточной известности не мог быть вождем группировки. И, стремясь в принципе
Это роковое обстоятельство только увеличивает интерес к ситуации, в которой при отсутствии общественного механизма люди страстно пытались реализовать свои политико-психологические устремления.
Однако "дифференциалы истории", по выражению Толстого, индивидуальные воли не суммировались в единый вектор движения…
Сюжет продолжал развиваться по своим парадоксальным законам.
Князь Василий Лукич Долгорукий, куда более опытный в деле интриги, чем Голицын, прибыв в Москву, должен был немедленно включиться в борьбу. Но его положение осложнялось тем, что он поставил себе целью неотлучно находиться при Анне Иоанновне, дабы уберечь ее от нежелательной информации и дурных влияний.
Это тоже был диковинный замысел — вечно отгораживать императрицу от мира было невозможно. Сама эта попытка ставила и Анну, и Совет в положение вполне двусмысленное. Началось это еще во Всесвятском. Лефорт свидетельствует: "Василий Долгорукий приобретает огромное влияние и власть: он твердо укрепился; он не присутствует в Верховном тайном совете; ищет расположения особы царицы и предоставляет другим разбирать запутанное дело". Лефорт не совсем прав. Князю Василию Лукичу было далеко не безразлично, как будет "разобрано запутанное дело". Он-то знал непрочность положения и собственного, и соратников. Утверждение Лефорта основывалось на той видимости власти, о которой шла у нас речь. Князь Василий Лукич, конечно же по договоренности с другими членами Совета, выбрал необходимый, по его мнению, пост.
Но в словах Лефорта есть нечто иное и более серьезное — он считал, что циничный и беспринципный князь Василий Лукич вполне способен был поступиться конституционной идеей, если бы это сулило ему место фаворита и правителя государства.
Маньян писал после прибытия Анны во Всесвятское: "Князь Долгорукий, подчинив царицу своему влиянию, не покидает ее ни на мгновение, так что во время пребывания царицы вблизи этого города никто не мог с ней говорить, не будучи замечен князем".
Он же через несколько дней: "Он, по-видимому, захватывает в качестве обер-гофмейстера те же должности, которые в прошлое царствование имел при дворе Остерман, происходит ли это вследствие болезни этого министра и только до его выздоровления, или же, как было бы основательнее думать, князь Долгорукий легко может воспользоваться случаем, чтобы стать во главе государственного дела; верно во всяком случае то, что в настоящее время все обращаются к нему; он даже занял апартаменты во дворце, близко прилегающие к апартаментам императрицы, и нет таких любезностей и знаков внимания, которые бы он всюду ни расточал, чтобы снискать любовь каждого и поставить таким образом себя посредником между царицей и вельможами здешнего государства при затруднениях, встречающихся по поводу составления планов новой формы правления".
И здесь надо вернуться к личности князя Василия Лукича и особенностям его карьеры.
Князь Петр Владимирович Долгоруков, известный генеалог, историк-любитель и публицист, в своем сочинении по русской истории дает весьма точную характеристику князя Василия Лукича. Долгоруков часто бывал пристрастен, и в его труде немало конкретных ошибок, но данная характеристика по сути вполне отвечает реальности.
Князь Василий Лукич, человек очень умный, ловкий и двуличный, ухаживал за своим двоюродным братом Алексеем и сыном последнего, Иваном, любимцем царя. Понимая ничтожность отца и сына, он надеялся подчинить их своему влиянию и при их помощи осуществить свои честолюбивые мечты… При помощи герцога де Лириа и иезуитов Василий затеял целую сеть интриг, из которых самой крупной был план восстановления патриаршего сана, с тем чтобы возвести в этот сан князя Якова Федоровича Долгорукого… круглого дурака, которым надеялись вертеть по желанию.