Между ангелом и бесом

Боброва Ирина

— Приятно увидеть вас вновь, Чингачгук Эфроимович! — пропела ведьма, опустившись пониже, но не приземляясь. — Вижу, вы только что познакомились с сыном?

— И мне приятно увидеть вас вновь, Гризелла Бенесафуиловна! — передразнил ее Гуча, так же гаденько улыбаясь в ответ.— А разве ваше знакомство с моим сыном прошло как-то иначе?

— Ох, я не говори, — помрачнела ведьма. — Этот фулюган до припадка доведет!

— И тебе досадил? — улыбнулся черт.

— Досалил, поросенок,— вздохнула Гризелла.— Он как-то раз в мою

избу забрался, а меня, как раз дома не было. А изба у меня, как ты знаешь, не простая, а на курьих ножках.

— И что?

— И то, что устроил, паршивец, скачки с препятствиями, будто это не изба, а боевой конь! И не смейся!!! Не смейся, говорю? Не рысак она, а жилище! Прихожу домой, а избушка уже копыта откинула — лежит на боку, курьи ножки по сторонам разбросала и не дышит. Ох!

— А дальше что?

— А что дальше? Ничего. Аполлоше тогда года три было, совсем малец. Стоит рядом, тянет избу за ногу и так жа-а-лобно просит: «Ну, лошадка, ну вставай, пожалуйста, еще поиграем!» Меня аж слеза прошибла. Стою, дура дурой, и не знаю, то ли всыпать озорнику, то ли приласкать его.

— Да, не позавидуешь тебе,— посочувствовал Гуча.

— И не говори.— Ведьма утерла несуществующую слезинку и махнула рукой,— Ладно, чего сейчас говорить, тем более что Непобедимая мне такие хоромы отстроила! А изба все равно была старая. Сама удив­лялась, как она продержалась столько, все голову ломала, где жить буду, когда ей конец придет!

— И здесь ты внакладе не осталась? — изумился папаша озорника.

— Не осталась,— согласилась Гризелла.— Хоро­ший мальчик, как это я сама не додумалась его ра­ньше пригласить, столько лет от сквозняков страдала. Что ты-то делать теперь будешь?

— Не знаю. Ума не приложу, где эту башню ис­кать.

— Садись на метлу, до Амината подброшу,— пред­ложила старуха.— Он хоть и самогонщик, но голова у него варит что надо. Да и башня все ж таки его, должен же он знать, как ее приманить!

— А что, дело говоришь,— согласился черт и устроился на метле позади бабки.

— Поехали,— скомандовала ведьма, и самый не­удобный летательный аппарат, покачиваясь от пе­регрузки, стал набирать высоту.

Промелькнули внизу аккуратные квадратики по­лей, остались позади чистенькие поселки Рубельштадта, впереди выросли горы, за которыми нахо­дился Последний Приют.

Гризелла приземлилась на полянке недалеко от жилища отшельника.

— Удачи тебе, — пожелала она,— а за парней не кивай, я присмотрю за ними.

— Спасибо, Гризелла.— Гуча отвесил старухе поклон. — И что бы мы делали без твоей доброты?

— Ну, это ты загнул! — возмутилась ведьма и показала черту фигу.— Вот тебе, а не доброта! Злая я, злая!!! Я вам за все счет предъявлю, и не дай вам бог не оплатить!

— Оплатим, Гризеллочка, с удовольствием опла­тим! — прокричал вслед улетающей ведьме черт.

Знакомая тропинка привела путника к зарослям кустарника, за которыми,

как он помнил по про­шлому посещению, находилась избушка волшебника Амината. С той стороны доносились странные звуки. Гуча прислушался — не то звериный вой, не то человеческие вопли. Он прибавил шаг, потом перешел на бег, миновал кустарник и вылетел на полянку. И обомлел. Более того, от неожиданности он потерял дар речи!

На знакомом крылечке сидели старый отшельник и... Альберт Иванович Полухайкин, бывший первый новый русский города Зелепупинска, а ныне — бу­дущий король Талоны. Перед ними стояла большая бутыль с фирменной розовой бурдой, рядом — на­стоящие граненые стаканы. Собутыльники сидели, обнявшись, и пели что-то совершенно невразумите­льное очень напоминающее волчий вой.

К мускулистой руке Полухайкина была привязана веревка, другой конец которой уходил куда-то вверх.

Гуча посмотрел, куда именно, и... остолбенел — второй раз подряд! На веревке, словно воздушный шарик, болтался совершенно невесомый трактирщик Джулиус. Он рвался улететь, но прочные узлы удер­живали его на месте. В руке трактирщик держал пивную кружку, к ручке которой был привязан шелковый шнур. Джулиус время от времени опускал кружку вниз, и Альберт щедро наливал из бутыли. Трактирщик осторожно поднимал выпивку вверх, так же осторожно выпивал и закусывал чем-то, что он вытаскивал из кармана коричневых кожаных штанов.

— Еще по одной? — спросил наследник престола, прекратив пение.

— Угу,— согласно кивнул Аминат.

Джулиус ничего не сказал, он просто снова опустил вниз кружку.

Альберт налил спиртного и заорал:

— Вира!

Посуда поднялась вверх.

— Ну, за летную погоду,— сказал Аминат.

— За нее,— согласился Полухайкин.

Они выпили. Отшельник поднес к носу кончик бороды, шумно понюхал и крякнул.

— А ты прав,— сказал он,— занюхивать, оно как-то приятнее, чем закусывать. Удовольствия больше!

— Ты не бородой занюхивай, а рукавом,— поучал старика наследник престола. Он сменил растянутую футболку на национальную королевскую одежду — благородный бархатный сюртук и короткие шарова­ры. Пышные буфы на рукавах делали его плечи еще шире, а из-за высокого стоячего воротника шея про­падала совсем. Зато голова в этом костюме казалась идеально квадратной. Полухайкин тоже занюхал вы­питое и крикнул:

— Джулиус, как ты там?

— Басенька, за что? — донеслось сверху.— Я же хотел как лучше, а получилось как всегда!

Гуча снова взглянул на трактирщика. Тот и вправ­ду напоминал воздушный — такой маленький, кругленький и на ниточке. Большое красное лицо несчастного мужа Басеньки выражало одно­именно и возмущение, и испуг, и растерянность. А еще трактирщик, привыкший к слабенькому пиву, был в стельку пьян.

— Споем? — предложил отшельник.

— Споем,— согласился Альберт и затянул: — «То-о не ветер…»