Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен

Джордж Маргарет

— Нет, ваша милость. Народ ждет вашего появления, вашего выезда в Тауэр.

Очевидно, звук наших голосов, как бы тихо мы ни говорили, послужил для придворных сигналом к действию. Первым в опочивальню влетел стройный паж.

— Ваше величество, — сказал он, преклоняя колено. — Я хотел бы…

Но его слова заглушил шум множества шагов, и в комнату потоком потекли слуги, которые несли нагруженные блюдами подносы и разнообразные наряды. Один из них, низко поклонившись, начал расстегивать на мне одежду. Я решительно оттолкнул его.

— Но, ваша милость, — протестующе произнес

он, — я же заведую вашим гардеробом. И в мои обязанности входит раздевать и одевать короля.

Он с гордостью подозвал своего помощника.

— Мы уже согрели вашу одежду перед камином, согласно протоколу покойного…

— Достаточно! — воскликнул я. — Приступайте.

Да, мне пришлось вытерпеть церемонию утреннего туалета, во время которой два камергера шнуровали, застегивали, крутили и вертели меня, как куклу. (Неужели мой прадед Тюдор действительно ввел такие обременительные порядки?)

Наконец меня нарядили, и я выставил слуг из опочивальни. Мы с Брэндоном ненадолго остались одни.

— Что надо делать? — спросил я. — Отец не поделился со мной этой тайной.

— Вы должны ехать в Тауэр, — ответил он. — На ритуал принятия командования. В прежние времена коронация проводилась сразу после кончины старого государя. Но в наши дни, столь благостные и спокойные, — по губам его пробежала легкая усмешка, — можно действовать без излишней спешки. Вашего батюшку надлежит похоронить со всеми положенными почестями. Однако народ жаждет лицезреть своего нового короля. Людям не терпится, и они не собираются ждать целый месяц до окончания погребального обряда. Потому-то вам и придется прокатиться в Тауэр. — Он улыбнулся. — Это доброе предзнаменование. Давненько при смене правителей люди не видели церемониального королевского выезда. Ваша коронация впервые почти за сотню лет пройдет мирным путем.

— И когда же именно она произойдет? — спросил я, силясь прогнать остатки сонной вялости.

— В день святого Георгия, — произнес вошедший, и я сразу узнал голос Уолси. — В праздник святого защитника Англии. Доброе предзнаменование.

Предзнаменования! Как же они мне надоели. Я вызывающе глянул на Уолси.

— Добрым может быть любой весенний день, — возразил я. — А что касается моего выезда в Лондон…

— Все уже готово, ваша милость. Лошади оседланы, и свита в полном парадном облачении ожидает вашего выхода.

Внезапно я испытал приступ ненависти. Меня раздражало самодовольное всезнайство Уолси.

— И кто же там меня ждет? — спросил я. — Разве я давал… я же не давал вам никаких распоряжений…

— Те, кто любит вас, — любезно ответил он. — Ваша сестра и ваши ближайшие спутники. Они будут сопровождать вас в Тауэр, и вы прекрасно отдохнете там вместе с ними. Сегодня не будет совещания Тайного совета, не придется заниматься делами с престарелыми сановниками. Нынешний день для молодых. — Он уничижительно усмехнулся, словно признавая собственную неуместность на празднике.

— Вы должны поехать со мной, — обратился я к Брэндону.

День выдался чудесный, теплый, уже наполненный дыханием близкого лета. И кровь во мне взыграла. Во дворе я увидел множество людей: моих друзей, сторонников и

доброжелателей. Мое появление вызвало бурный восторг, мгновенно переросший в оглушительный рев. Охрипшие, срывающиеся голоса мощным хором взлетали в весеннее небо.

Сомнения и страхи, неуверенность и смятение будто растворились в воздухе с порывом теплого ветра. Я стал королем и испытал от этого огромную радость. Все будет замечательно — я понял это, словно получил обещание…

Вскочив на отличную гнедую лошадь, чей нрав был мне хорошо знаком, я умело направил ее легким шагом к дворцовым воротам. Их уже предупредительно распахнули, и с новым потрясением я увидел за ними громадное скопище народа, бесконечные колонны — по шесть-семь человек в ряду — тянулись по обочинам лондонской дороги. Завидев меня, толпа взревела. К небесам взлетел могучий ликующий хор голосов. И я почувствовал: от людей исходит благотворная, дружеская сила, мне нечего бояться. Мои подданные благословляли меня и желали доброго здравия. Не задумываясь, я сорвал с головы шляпу и тоже вскинул руки в приветствии, отчего восторженные крики еще более усилились. Все это воодушевило меня: и горячее солнце, и явное одобрение народа.

Праздничное настроение не покидало меня. Толпы зрителей выстроились вдоль берега реки, воды которой золотились в лучах набирающего силу светила. Сегодня мы, я и мой народ, в равной мере испытывали радость, нас связывали волшебные узы всеобщего упоения и первобытного счастья.

* * *

До Тауэра мы добрались почти в сумерки. Крепостные стены розовели в отблесках заката. За Лондонским мостом стало совсем многолюдно, горожане теснились даже в окнах верхних этажей, стараясь хоть одним глазком увидеть молодого короля. Они не могли заранее подготовиться к неожиданной королевской процессии, однако узкие улочки густо увивали гирлянды, сплетенные из цветущих ветвей яблони, вишни и персика. Их раскачивал свежий вечерний ветерок, и нас осыпали душистые лепестки… Они казались золотым дождем в ярких сполохах факелов, огни которых оживили апрельские сумерки.

Мир перед моими глазами начал расплываться, в зыбком мареве факельного света стирались очертания домов, улиц, нечеткими стали силуэты и лица. А в Тауэре к приветствиям добавились трубные звуки. Да, вновь я прибыл сюда, но мне уже семнадцать…

В стенах крепости меня сопровождали королевские гвардейцы в бело-зеленых мундирах (цвета дома Тюдоров). Подъехав к Белой башне, я спешился, сбросил плащ и приказал принести вина. Начала наваливаться ошеломляющая усталость. Магия закончилась, остались боль в ногах и жжение в глазах…

За мной в башню последовала свита: Брэндон, Невилл, Карью, Комптон. Кто-то принес огромные кубки с вином. Невилл схватил пару кубков с подноса и, вручив мне один, по привычке размахнулся, собираясь хлопнуть меня по плечу, но вдруг его поднятая рука замерла: ведь его старый приятель теперь был королем, а сам он — его подданным. В голубых глазах Невилла отразилось смятение, да и я чувствовал себя весьма неудобно.

— Ваша милость, — почтительно и тихо произнес он, а его рука (как и моя) вяло опустилась и повисла.