Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен

Джордж Маргарет

Генрих VIII:

Между тем я продолжал развлекаться с Бесси. Фраза Брэндона «…и наше воссоединение прошло столь бурно, что у меня уже возникли опасения, не ожидает ли она ребенка», как чья-то издевка, назойливо крутилась в моей голове. Он отлично понимал женщин и, обладая недоступным мне тайным знанием, умел ухаживать за ними, соблазнять и побеждать их. Его мужественной красоты оказалось достаточно, чтобы завоевать сердце принцессы крови. Неужели я недостаточно красив? Сомнения мучили меня до безумия. Меня терзала неуверенность в собственном обаянии. Ведь

оба мы обладаем известной статью, у нас одинаковые органы… И я, и Брэндон принадлежим к мужскому полу, и нам, благородным кавалерам, доступно многое (сластолюбец из простолюдинов может позволить себе гораздо меньше)… С Бесси я стремился ко всем мыслимым удовольствиям плоти, словно жаждал до конца постичь то финальное ускользающее ощущение, считавшееся венцом чувственности. Но, несмотря на старания, я не обрел опыта, способного придать мне неоспоримое превосходство.

После свиданий я возвращался в зал, где собирались мои ближайшие придворные и друзья. Все знали, что королевская приемная является местом для отдыха, там играли в кости, музицировали, обсуждали последние сплетни и новинки моды. Там я наслаждался мужским обществом. Я был в кругу равных, и это радовало меня. По моему приказу в камин подкидывали дрова, меняли светильники и приносили вина покрепче, и тогда мы парились от жары, дуясь в примеро [40] . Трещали поленья, радовали глаз рыжие языки пламени, а благодаря приятным последствиям греховных удовольствий я ощущал себя полноценным мужчиной, таким же, как и прочие.

40

Испанская карточная игра, предшественница покера.

Пресытившись, я удалялся к себе и просил отца Бесси, моего камергера, помочь мне раздеться. От прикосновения его услужливых рук я чувствовал себя развратным завоевателем. И млел от непристойностей своих побед.

По ночам я спал без сновидений.

* * *

В середине весны Екатерина опять родила недоношенного мертвого сына. По оценке Аль-Ашкара, плод пробыл в утробе лишь пять с половиной месяцев; Линакр говорил о шести с половиной. Какая разница? Все равно этих сроков не хватало для рождения жизнеспособного наследника.

* * *

Как только мы получили разрешение врачей, я возобновил близкие отношения с женой. Теперь это был всего лишь супружеский долг. Или политическая необходимость — такая же, как подписание государственных документов в кабинете. Флюиды истекали быстро, словно чернила, когда я ставил подпись: «Henricus Rex». Я безучастно отмечал это. Моя царственность легко оставляла след. И на пергаменте, и в лоне королевы.

Страсть — почти в той же степени лишенную душевности — я удовлетворял с Бесси.

* * *

Мария вернулась в Англию, и в Дувре ее ждала церемонная встреча. Я намеренно решил не появляться там, чтобы у подданных не создалось ложное впечатление, будто я одобряю брак сестры. Теперь ее главным защитником стал Брэндон, герцог Суффолк (мной же сотворенный). Вот пусть и заботится о ее нуждах.

Переговоры

между нами велись при посредничестве Уолси. Брэндона не допускали ко мне без его разрешения, впрочем, как и Марию. Но мне хотелось увидеться с любимой сестрой, поэтому я устроил нашу встречу в Лондоне на королевском баркасе. Мы с Марией вполне могли покататься по Темзе и побеседовать напоследок, прежде чем я навсегда отдам ее Брэндону.

Спускавшаяся к пристани женщина казалась выше и красивее той, которую я помнил. Присобранный в складки у ворота ярко-синий бархатный плащ струился по ее плечам, и его полами играл ветер. Она напоминала Деву Марию (хотя уже лишилась девственности). Изменилась даже ее походка.

Лодочник приветствовал ее словами: «Ваше величество».

Я громко, чтобы слуги слышали, сказал:

— Мои подданные должны знать, что она уже не королева. Она стала герцогиней.

— Я остаюсь принцессой, несмотря на титул моего супруга, — заявила Мария, пытаясь улыбкой смягчить резкость своих слов.

— Не лучше ли нам взойти на борт?

Предложив сестре руку, я повел ее в каюту, где все уже приготовили для нашей встречи наедине, — главное, там не было чужих ушей.

Мы устроились на шелковых подушках, глядя друг на друга, как двое незнакомцев.

— Итак, вы последовали зову сердца, — наконец сказал я, не придумав ничего лучшего, — как и грозились сделать.

— Я же люблю его! — воскликнула она. — Люблю, люблю, я полюбила его еще ребенком!

Весла за окном с шумным плеском погружались в воду и выныривали, рассыпая брызги.

— Неужели вы не понимаете, каков он по натуре? Бабник и волокита, а таким известны все трюки, все ухищрения, позволяющие с легкостью завоевать наивных дам.

— Неужели?.. — спросила она, и в голосе ее прозвучало необычайное торжество. — И что же он завоевал, женившись на мне? Вашу опалу и ссылку?

— Он получил лучшую драгоценность Англии.

— И вашу козырную карту. Так кто же расчетлив, братец?

Я попал в положение обвиняемого. Да, я был хуже Брэндона.

Он встретил Марию и полюбил ее, рискуя вызвать мой гнев и отправиться в изгнание. А я видел только потерю выигрыша. Когда же со мной произошли столь разительные перемены? Я возненавидел себя, возненавидел того, в кого превратился, — противное, приземленное существо, проводящее опыты на себе самом, словно на другом человеке.

Но я стал реалистом. А коронованные идеалисты обманывают свой народ. Такова правда.

За кормой расходились дуги кружевной пены; баркас стремительно рассекал воды Темзы. На портовом берегу, на Йорк-плейс, кипела жизнь. Над пристанью резиденции Уолси трепетали на ветру яркие флаги, словно приглашая пришвартоваться.

— Вы ждете ребенка?

— Да, — промолвила сестра уже другим тоном. — Должно быть, это случилось в первую же ночь. Когда он пришел ко мне в ту келью в Клюни, где меня держали в заточении.

Не надо подробностей, я не желаю ни слушать, ни представлять их, хотя не в силах воспрепятствовать этому… Господи Иисусе, избавь меня от душевных терзаний… Для меня мучительно то, что находится за гранью моего воображения, то, чего я жажду больше всего на свете. Мне нельзя открывать эту дверь.