Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен
Шрифт:
— Тогда позвольте ей поднять голову в последний раз.
Я смягчил улыбкой непререкаемость моего приказа.
Мор ответил удовлетворительно. В его «Отповеди Лютеру», написанной под псевдонимом Уильям Росс, утверждалось, что душа Лютера «переполнена мерзостью». Мор назвал его «более грязным, чем свинья, и более глупым, чем осел», «раболепствующим буффоном, бывшим монахом, ставшим на путь сводничества», «чей рот полон смрадных экскрементов» и пригоден только для того, «чтобы дотянуться прогнившими зубами лишь до задницы облегчающейся
— Вы порадовали меня, — сообщил я Мору. — И я награжу вас по достоинству.
Честно говоря, он не проявил особой оригинальности, просто и довольно скучно обыгрывая тему «дерьма» и «сортиров».
— Особенно вам удался образ облегчающейся ослицы, — добавил я.
Единственная заслуживающая внимания находка.
— Назначьте пособие Уильяму Россу, дабы конюшни его неизменно очищались от навоза, — ответил Мор. — Прошу вас, не связывайте мое настоящее имя и звание с этой отповедью.
— Но благодаря ей вы сами очистились от тайной скверны — выпустили на волю бесенка, вашу земную, телесную ипостась.
— О да, за это я могу поблагодарить вас, — печально произнес он.
— Грубая брань, ваше величество, — заметил Уолси, глянув на лежавшую на моем письменном столе «Отповедь Лютеру».
— Верно. Я несколько смущен тем, что за меня вступился такой защитник… кем бы он ни оказался.
Уолси понюхал ароматический шарик.
— Вонь литературного дерьма не перебьешь ни корицей, ни гвоздикой, — сказал я, — к сожалению…
— Да уж, нынче все, кому не лень, могут взяться за перо и заказать печатный оттиск, потому-то книжные лавки и заполонили дрянные пасквили. — Кардинал вновь потянул носом. — Слава богу, что вы успели подарить ваш труд Папе Льву, а не этому… голландскому выскочке. И что благочестивый Папа Лев спокойно почил, не увидев столь мерзкой перепалки и воинственных памфлетов.
Я прикусил губу, стараясь подавить усмешку.
— А чувства Папы Адриана вас не волнуют?
На самом деле Уолси питал серьезные надежды на то, что после неожиданной кончины Льва Римским Папой изберут именно его. Он попытался купить императорские голоса в папской курии. Но избрали все-таки Адриана, епископа Тортосы, который воспитывал нынешнего императора Карла в его отроческие годы. По общему мнению, новый Папа был святым человеком, образованным и неспешным, как «тортосская черепаха» [61] , то есть вдвое медленнее обычного.
61
Игра слов, основанная на созвучии названия города Тортоса и английского слова tortoise — «черепаха».
— Я не знаком с ним.
Уолси не рассказывал мне о попытке
Пора перейти к насущному делу: для сбора денег в преддверии войны мне пришлось созвать парламент.
Да, Франциск нарушил договор о всеобщем мире, вторгнувшись в Наварру и отвоевав ее у императора Карла. И теперь тот призывал всех участников, подписавших в 1518 году соглашение, наказать нарушителя, как того требовали его условия.
— Какие налоги вы хотите предложить?
— Четыре шиллинга с фунта, ваше величество.
— Это же двадцатипятипроцентный налог! Они ни за что не согласятся!
— Доброе имя нашего королевства стоит большего.
Неужели он утратил разум и чувство меры?
— Нет, так не пойдет. Никогда не просите того, в чем легко отказать. Это создаст плохой прецедент.
Он помотал головой. Его подбородки заколыхались из стороны в сторону.
— Они не посмеют отказать, — произнес кардинал певучим голосом, уместным на торжественных мессах, которые он, кстати, больше не служил.
Не тогда ли у меня зародились сомнения в святости и мудрости папства? Если Уолси могли серьезно рассматривать как претендента на столь высокий сан… О боже, как хорошо, что я успел написать свою книгу в то время, когда моя вера еще оставалась незыблемой.
С парламентом вышло неудачно. Выдвинув предложение о сборе налогов, Уолси разразился возвышенными призывами к войне против нарушителя мирного договора, короля Франциска. Говорил он, как всегда, красноречиво. Пожалуй, ему не составило бы труда убедить птиц спуститься с кроны дерева, дабы послушать его рулады. Он заготовил ответы на любые возражения.
Но Мор, спикер палаты общин, предложил именно то, на что Уолси никак не рассчитывал: молчание. Он заявил, что, по древней привилегии, палата общин может хранить «на редкость упорное молчание» в ответ на любые происки иноземцев. И добавил, что сие должно вполне устроить Уолси: «ввиду того, что лорд-кардинал недавно обвинил нас в легковесности речей».
Потрясающий прием. Уолси не оставалось иного выхода, кроме как покинуть собрание, признав поражение. На следующем заседании член парламента, один из кардинальских подопечных, тихо и спокойно высказался о том, что неразумно тратить деньги на межгосударственную войну, когда их можно с большей пользой потратить на подавление бунтующих у нас под боком скоттов и «заодно присоединить к владениям нашего короля Шотландию».
В результате мне разрешили ввести налог по одному шиллингу с фунта.
— А что за тихоня предложил присоединить Шотландию к нашей короне? — постфактум спросил я Уолси, когда рана, нанесенная его гордости, перестала кровоточить.
— Томас Кромвель, — ответил он. — Молодой человек из моей свиты. Он всегда начинает болтать, когда следует хранить молчание.
То есть кардинал попытался извиниться за него.
— А мне казалось, что отныне вы не считаете молчание золотом!