Между богами и свободой
Шрифт:
— Без веры, — вздыхал Япетонский, надевал свои старомодные очки, и его взгляд опять прятался за толстыми стёклами, — друг Арамата, человек безногий. И бескрылый. Обрубок, бестолковый и бесполезный, а не человек. Так-то…
— Пашенька, — уговаривала его Вероника.
— Надо примириться. Ничего не сделаешь. Зачем — головой-то об стену? И больно и бесполезно…
Япетонский обнимал ладонями её лицо, целовал прохладные щёки, мокрые от слёз ресницы, уголки горячих губ — нежно и долго. До
— Пусть больно, Верочка. Пусть. Значит, живые. Значит, мы с тобой ещё живые… Если бы я мог, если… Если бы я мог — так, как могу прогнать твои слёзы и вызвать улыбку… если бы я мог отдать тебе все свои годы.
— Не надо все. Половину. Чтобы мы жили счастливо и умерли в один день, как в сказках. Да? — тёплый шёпот щекотал Япетонскому шею. — Я не хочу без тебя, Пашенька…
— Я тоже. Не хочу. Без тебя. — Горло перехватывало, когда он видел улыбку засыпающей Вероники.
Он торопился. Времени на ошибки не было. Времени вообще почти не было. Врачи сказали, что Веронике осталось жить три месяца.
Он снял деньги, отложенные на покупку дома — уютного гнёздышка, которое так мечтала обживать и обустраивать Вероника, иногда набрасывая смешные кривенькие рисунки. («Вот здесь будет спальня, да? А здесь — детская…» — «Детскую лучше справа, Верочка. Вот так, смотри. А рядом игровую комнату… Слушай, а нам обязательно детской дожидаться, чтобы…» — «Паша, перестань, — смеялась Вероника, уворачиваясь от губ, скользящих все ниже по её шее: — Мешаешь! Смотри, криво нарисовала!» — «Ужас какой!» — ахал он…)
Япетонский нанял нескольких студентов, одного профессора, специалиста по нетрадиционной медицине и двух профессиональных актёров. Через полторы недели был готов список всех практикующих гадалок, магов, знахарей, экстрасенсов, со статистикой достоверно подтверждённых излечений, заключением профессора по каждому случаю и комментариями актёров, посещавших лекарей лично с целью выявления очевидных признаков жульничества.
Первой в списке была баба Нюра из деревушки в такой глухомани, что добираться до неё пришлось целый день. Баба Нюра оказалась приветливой пухлощёкой старушкой в длинной, до пят, вязаной юбке и цветастом платке. Она держала Веронику за руку, водила пёстрым пёрышком над водой, бормотала и припевала что-то невнятное. Вероника вышла из её домика, улыбаясь, лёгкой походкой, которую Япетонский не видел с начала болезни.
— Спасибо вам, — сказал он, вдруг, на несколько минут, почти поверив, что всё обойдётся, глядя на улыбающуюся Веронику.
— Спасибо.
— Да не за что, милай, — вздохнула баба Нюра. Япетонский заглянул в её ясные, не по возрасту, печальные глаза, и его надежда умерла. — Травки-то я дала, — тихо и торопливо заговорила знахарка, зябко кутаясь в платок, будто мёрзла под жарким солнцем июньского полудня. — Пусть пьёт, ты уж последи, милай. Полегше будет. А как помирать будет — на-ка, вот это в воду кинь — дай выпить. Легко уйдёт — без боли, без слёз. Будто уснёт. Прости, милай, — опять виновато вздохнула старушка, робко трогая посетителя за рукав. — Прости, что зря ехали…
Япетонский высвободил
Второй была Ангелина Петровна. Вороной цыганской масти, с густыми чёрными бровями трагического излома и слишком яркими кроваво-алыми губами. Чёрная шаль обнимала худые плечи, то обвисала на спине сломанными крыльями, то струилась траурной мантией, то рассыпалась тревожными веерами длинных кистей — когда хозяйка заламывала руки. Ангелина Петровна была в молодости актрисой какого-то провинциального театра и теперь доигрывала свою самую лучшую, любимую роль — роковой женщины, знающей нечто, недоступное простым смертным и отравленной этим тайным знанием. Скорбной и всемогущей вершительницы судеб.
Увидев хрустальный шар на чёрном круглом столе и ряды чёрных и белых свечей в серебряных подсвечниках вдоль многочисленных зеркал, Япетонский поморщился. От этой комнаты пахло ложью. Сама Ангелина Петровна пахла ложью. Заглянув в её лицо, Япетонский вдруг с уверенностью почувствовал, что она не умеет ни гадать, ни лечить.
Однако он вспомнил результаты статистики — и заставил себя остаться. У Ангелины Петровны был самый большой процент полного излечения обречённых людей. Она не снимала порчу, не лечила от заикания, эпилепсии или нейродермита. Она спасала людей, обречённых на смерть. Тех, кому уже не брался помогать никто. Не всегда, но случаев было достаточно.
Япетонский смирно сидел на бархатной кушетке. Смотрел, как Ангелина Петровна водит ладонью над хрустальным шаром, льёт воск в серебряную чашку с водой, совершает эффектные пассы над головой растерявшейся Вероники, встряхивая чёрными кистями шали… Когда шаль соскользнула с руки, Япетонский разглядел возле локтя полоску гладкого тёмного браслета, на котором вспыхивал и гас маленький зелёный огонёк. Ангелина Петровна отвела руки от Вероники. Браслет перестал светиться. Япетонский насторожился, как охотничий пёс, учуявший след.
— Прошу вас подождать в приёмной, мои дорогие, — устало и величаво произнесла Ангелина Петровна. — Мне необходимо сосредоточиться, выйти в астрал и провести коррекцию восприятия информации.
— Что-что она собралась делать в этом… астрале? — тихо переспросила Вероника уже в приёмной, неуверенно улыбаясь. Будто спрашивала — посмеёмся над этой глупостью сейчас или обождём до дома?
— Серьёзная мадам, — без тени иронии ответил Япетонский.
— Правда? — удивилась Вероника и замолчала.
— Мужчина, можете зайти, — позвала Ангелина Петровна минут через пятнадцать, выглядывая из-за двери.
— Ну что, — Ангелина Петровна понизила голос и тяжко вздохнула, усаживаясь напротив Япетонского и наблюдая за ним сквозь полуопущенные ресницы. — Вынуждена вас огорчить, Павел Сергеич. У вашей жены рак лёгких, и она умрёт в этом году…
— Я пришёл к вам не за диагнозом, — оскалился Япетонский. Ему хотелось вскочить и встряхнуть за шиворот эту манерную куклу, которая имела наглость ломать скверное трагедийное представление даже сейчас, говоря о неизбежной смерти Вероники. А ещё ему хотелось знать, откуда она узнала его имя и отчество и столь точный диагноз, ради которого врачи не одну неделю мучили Веронику.