Между двух миров
Шрифт:
Когда друзья вышли и очутились наедине в такси, Ланни сказал. — Неужели это немецкий Муссолини?
Рик ответил:
— Нет. Не думаю, чтобы мне когда-нибудь пришлось писать о господине Шикльгрубере.
Он продолжал говорить в том же духе, но, когда он кончил, Курт сдержанно сказал:
— Ты ошибаешься. Об этом человеке и его речи можно написать большую статью. Он запутался, но и немецкий народ тоже. Он готов на все — немцы тоже. Поверь мне, недооценивать его нельзя.
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ. ДЕНЬГИ РАСТУТ КАК ГРИБЫ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Семь спорят городов о дедушке Гомере
Не
Как-то раз Эмили Чэттерсворт позвонила Ланни и пригласила его позавтракать в «Семи дубах». — Будет один человек, с которым, по-моему, вам не мешает познакомиться. Он эксперт по искусству и слышал о картинах Марселя. Я больше никого не приглашаю, так что вы сможете поговорить с ним.
Так появился на сцену Золтан Кертежи, венгерец средних лет, попавший в Нью-Йорк ребенком, а затем кочевавший по всему миру. Отец его был гравером, вся семья отличалась музыкальностью, так что Кертежи вырос в атмосфере искусства; он превосходно играл на скрипке, и когда Ланни рассказал ему о Курте и его композициях, он так заинтересовался, что на время забыл о Марселе. У него было приятное лицо с мягкими чертами, светлые волосы и усы, приветливая и непринужденная манера обращения, и двигался он с такой неожиданной легкостью, что в первую минуту это казалось деланым; но потом вы понимали, что в этом выражается его индивидуальность. Он любил изящные и красивые вещи и потратил свою жизнь на то, чтобы разыскивать их, изучать и наслаждаться ими.
Профессия эксперта по искусству была новостью для Ланни, и он с интересом слушал, как определяет ее в своих быстрых и живых речах этот занятный собеседник — без всяких претензий и с большим юмором. Кертежи считал себя чем-то вроде квалифицированного слуги богачей новой и старой формации, опекуном взрослых детей на поприще культуры, гидом и защитником любителей искусства, на пути которых расставляется больше ловушек, чем их было на оборонительных линиях Мааса и в Аргоннах. Мир искусства приоткрывался Ланни с новой стороны; он мыслил картину как нечто созданное для того, чтобы смотреть и наслаждаться, но Кертежи говорил, что это очень наивное представление: картина есть вещь, предназначенная для продажи торговцу свининой или вдове владельца универсального магазина, людям, которые в короткое время нажили громадные деньги и ищут способов выделиться из среды себе подобных. При продаже произведений искусства совершается гораздо больше преступлений, чем в состоянии зарегистрировать сыскная полиция. Кертежи не сказал, что он один из немногих честных экспертов в Европе. Но такое впечатление можно было вынести из разговора с ним. Все его суждения отличались ясностью, точностью и быстротой, и Ланни с удовольствием следовал за ним всюду, куда ни заводила его нить беседы.
А она завела его в Гватемалу, Тибет и Центральную Африку, где Кертежи скитался в поисках произведений искусства, которые он покупал для музеев. Он добирался до монастырей, затерянных в высоких горах, разыскивал давно погребенные дворцы в джунглях и пустынях. У Кертежи были любопытные приключения, и он с удовольствием рассказывал о них. Он любил все красивые вещи, которые когда-либо купил или продал, и описывал их в восторженных словах, сопровождаемых легкими, быстрыми жестами. Он так увлекался, рассказывая,
Ланни хотелось поближе познакомиться с этим человеком. После завтрака он повез его в Бьенвеню, представил Бьюти и Курту и пошел с ним в студию. Там он отпер кладовую, где хранились картины. Это тоже было приключением: благодаря магической силе искусства Марсель Детаз, сгоревший в пламени войны, вернулся, сидел и беседовал с ними, раскрывал им самые сокровенные тайны своей души; он приобрел в госте нового друга, и для Ланни это было еще большей радостью, чем самому подружиться с этим человеком.
— Я считаю, мистер Бэдд, — сказал Кертежи, — что было бы ошибкой не познакомить публику с этими произведениями. Не знаю, в какой мере вас интересует денежная сторона, но должен сказать, что с чисто деловой точки зрения непременно надо пустить в продажу часть этих сокровищ, а уж она постоит за целое. Если вы продадите все, кроме небольшой части, то этот остаток с течением времени будет стоить больше, чем все картины вместе, если вы будете держать их под спудом.
— Мы часто говорили между собой, что надо выпустить на рынок несколько вещей, — согласился Ланни. — Как вы советуете приняться за это дело?
— Сделайте опыт. Возьмите один из видов Ривьеры — какую-нибудь типичную для художника картину — и выставьте ее в Лондоне на аукционе, скажем, у Кристи. Это надо сделать попозднее, когда отели битком набиты иностранцами. А я потихоньку протолкну это дело. Я заставлю кое-каких стоящих людей посмотреть картину и, может быть, найду богатого друга-американца, который захочет принять участие в торгах. Никогда нельзя сказать вперед, как пройдет аукцион, покупатели начнут шептаться между собой: «Золтан Кертежи интересуется Детазом. По его словам, это художник с будущим», — и так далее. Вот как ведут эту игру, и никакой фальши тут нет — ведь я и в самом деле интересуюсь Детазом. Если хотите, назначьте вашу минимальную цену, и, если этой цены не дадут, я предложу ее; вы потеряете тогда только комиссионные расходы за участие в аукционе.
— Что вы берете за такие услуги, мистер Кертежи?
— Десять процентов, независимо от того, действую ли я в пользу покупателя или продавца. Многие берут комиссионные с обеих сторон, но я никогда этого не делал. Если вы желаете, чтобы я представлял ваши интересы и старался заинтересовать покупателей, платите вы; если же вы предпочитаете, чтобы я попытался найти клиента, который поручит мне купить картину за определенную цену и сам заплатит мне, я и на это согласен.
Ланни сказал: —Как странно будет заработать кучу денег на картинах Марселя, когда сам он всю жизнь зарабатывал только гроши.
На это его собеседник ответил цитатой — стихами о семи городах, оспаривавших честь называться отчизной Гомера:
Семь спорят городов о дедушке Гомере,
В них милостыню он просил у каждой двери.
Они выбрали картину, которая казалась им удачным образцом морских видов Марселя Детаза, — «Море и скалы», так они ее назвали — и было решено пустить ее в аукцион после пасхи. Это было время, когда Мари уезжала на север, — Ланни отвез ее и отправился в Лондон. Машина была тоже погружена на пароход, и, таким образом, можно было сказать, что вы едете в Лондон на автомобиле, как будто Ламанша вовсе не существует.