Между Фонтанкой и Обводным каналом южнее Невского
Шрифт:
Феликс Юсупов вспоминает:
«Однажды, возвращаясь из Пажского корпуса и проезжая мимо дома, где жила семья Голицыных, я встретился с М. Г. (дочь Г. Распутина Матрена. – Примеч. сост.). Она меня остановила:
– Как же вам не стыдно? Григорий Ефимович столько времени вас ждет к себе, а вы его совсем забыли! Я завтра у него буду; хотите, пойдем вместе?
Я согласился. На следующий день я заехал за М. Г. Когда мы доехали до Фонтанки, моя спутница попросила меня остановить автомобиль и сказать шоферу, чтобы он ждал нас за углом. Это требовалось потому, что Распутина нельзя было посещать открыто; его охраняла тайная полиция и записывала имена всех тех, кто к нему приезжал. М. Г. знала, до какой степени моя семья была настроена против “старца”, и поэтому прилагала старания, чтобы мое сближение с ним оставалось тайной.
Мы дошли до ворот дома № 64 по Гороховой ул., прошли через двор и по черной лестнице поднялись в квартиру Распутина № 20. Дорогой М. Г. рассказала мне, что охрана помещалась на главной лестнице и в ее состав входили лица, поставленные от самого премьер-министра, от министра внутренних дел, а также и от каких-то банковских организаций. Она позвонила. Распутин сам отпер нам дверь, которая была тщательно заперта на замки и цепи. Мы очутились в маленькой кухне, заставленной всякими запасами провизии, корзинами и ящиками.
– Наконец-то пришел. А я ведь собирался на тебя рассердиться: уж столько дней все жду да жду.
Из кухни мы прошли в его спальню. Это была небольшая комната, несложно обставленная: у одной стены в углу помещалась узкая кровать; на ней лежал мешок из лисьего меха – подарок Анны Вырубовой; у кровати стоял огромный сундук. Кое-где на стенах висели царские портреты и лубочные картины на библейские темы. Из спальной мы прошли в столовую, где был приготовлен чай. Кипел самовар. Множество тарелок с печеньем, пирогами, сластями и орехами, варенье и фрукты в вазах заполняли стол. Мебель была тяжелая, дубовая, стулья с высокими спинками и большой громоздкий буфет с посудой. На стенах висели плохо написанные масляной краской картины; с потолка спускалась и освещала стол бронзовая люстра с большим белым стеклянным колпаком. Все носило отпечаток чисто мещанского довольства и благополучия. Мы сели к столу, и Распутин начал угощать нас чаем. Телефон трещал без умолку и все время прерывал нашу беседу. Распутина, помимо телефона, несколько раз вызывали в соседнюю комнату, служившую ему кабинетом, где его ожидали какие-то просители. Вся эта суета его раздражала, он был не в духе. В один из таких перерывов, когда он выходил, в столовую внесли огромную корзину цветов, к которой была приколота записка.
– Григорий Ефимович, – сказал я ему, когда он вошел, – вам подносят цветы точно какой-нибудь примадонне.
– Дуры… Дуры балуют. Каждый день свежие приносят, знают, что люблю цветы-то…
Он рассмеялся.
– Эй ты, – обратился он к М. Г., – пойди-ка в другую комнату, а мы тут с ним поболтаем. Она послушно встала и вышла.
– Ну что, милый, – ласковым голосом произнес Распутин, взяв меня за руку, – нравится тебе моя квартира? Хороша?… Ну вот, теперь и приезжай почаще, хорошо тебе будет…
Он гладил мою руку и пристально смотрел мне в глаза.
– Ты не бойся меня, вот как поближе сойдемся, то и увидишь, что я за человек такой… Я все могу… Коли царь и царица меня слушают, значит, и тебе можно. Вот нынче увижу их да и расскажу, что ты чай у меня пил. Довольны будут!
Это меня совсем не устраивало: императрица сейчас же скажет об этом Вырубовой, которая отнесется к моей “дружбе” со “старцем” весьма подозрительно, ибо она не раз слышала лично от меня самые откровенные и неодобрительные отзывы о нем.
– Нет, Григорий Ефимович, вы там ничего не говорите обо мне. Чем меньше люди будут знать о том, что я у вас бываю, тем лучше. А то начнут сплетничать и дойдут слухи до моих родных, а я терпеть не могу всяких семейных историй и неприятностей.
Распутин
Беседа наша коснулась Государственной думы:
– Там про меня только худое распускают да смущают этим царя… Ну да недолго им болтать: скоро Думу распущу, а депутатов всех на фронт отправлю: ужо я им покажу, тогда вспомнят меня.
– Неужели вы на самом деле можете Думу распустить и каким образом?
– Эх, милой, дело-то простое… Вот будешь со мною дружить, помогать мне, тогда все и узнаешь, а покамест вот я табе шо скажу: царица уж больно мудрая правительница… Я с ней все могу делать, а вот он (царь. – Примеч. сост.) – божий человек. Ну какой же он государь? Ему бы только с детьми играть, да с цветочками, да огородом заниматься, а не царством править… Трудновато ему, вот и помогаем с Божьим благословением.
– Почему вы знаете, Григорий Ефимович, чего от вас самих разные люди добиваются и какие у них цели? Может быть, они вами пользуются для своих грязных расчетов?
Распутин снисходительно улыбнулся:
– Что, Бога хочешь учить? Он, Бог-то, недаром меня послал своему помазаннику (царю) на помощь… Говорю тебе: пропали бы они без меня вовсе. Я с ними попросту: коли не по-моему делают, сейчас стукну кулаком по столу, встану и уйду, а они за мной вдогонку бегут, упрашивать начинают. Вот оно, милой, как они меня любят да уважают. Намедни говорил я им про одного человека (Протопопова. – Примеч. сост.), что назначить его нужно, а они все оттягивают да оттягивают… Ну я и пригрозил: “Уеду от вас в Сибирь, а вы тут все без меня сгниете, да и мальчика своего погубите”. Вот как, милой.
– Григорий Ефимович, ведь этого еще мало, что вас любят государь и императрица, ведь вы знаете, как о вас дурно говорят. И всему этому верят не только в России, но и за границей. Если вы Их любите, то вам следовало бы уехать к себе в Сибирь, а то вас и прихлопнуть могут… – Нет, милой, ты ничего не понимаешь, оттого так и говоришь. Коли воля Господа была к ним приблизить, значит, так надобно… А что людишки там говорят – наплевать, пусть болтают, – только сами себя погубят (и ведь так оно и вышло для многих. – Примеч. сост.).
Распутин встал и начал ходить нервными шагами по комнате. Вдруг, резко повернувшись, он подошел ко мне и пристально на меня посмотрел. Мне стало жутко от этого взгляда: в нем чувствовалась огромная сила. Не отводя от меня глаз, Распутин погладил меня по спине, и вкрадчивым слащавым голосом спросил, не хочу ли я вина. Получив утвердительный ответ, он достал бутылку мадеры, налил себе и мне и мы выпили за наше здоровье (Распутину быть здоровым оставалось, юсуповской милостью, около трех месяцев. – Примеч. сост.).
– Когда ты опять ко мне придешь?
В эту минуту вошла М. Г. и напомнила ему, что пора ехать в Царское Село и что автомобиль ждет.
– А я-то заболтался и позабыл, что дожидаются меня там. Ну ничего, не впервой им. Иной раз звонят, звонят, а я нейду… А приеду неожиданно – вот и радость им большая, от этого и цены мне больше.
Взглянув на М. Г., он сказал, указывая на меня:
– Умный. Только бы вот не сбили его с толку… Станет ежели меня слушать – все будет хорошо. Вот растолкуй ты это ему, чтобы он хорошенько понял… Ну прощай, милой. Заходи скорей. – Он меня обнял и поцеловал. Дождавшись отъезда Распутина, М. Г. и я сошли по той же черной лестнице и, выйдя на Гороховую, направились к Фонтанке, где нас ожидал автомобиль.
Мое второе посещение “старца” оказалось еще более интересным. Я напомнил ему о его обещании меня лечить.
– В несколько дней вылечу, вот сам увидишь. Раньше чайку напьемся, а там с божьей помощью и начнем.
После чая Распутин провел меня в свой кабинет. Там я был впервые. Мы вошли в небольшую комнату с кожаным диваном и такими же креслами; огромный письменный стол был весь завален бумагами. “Старец” уложил меня на диван и, пристально глядя мне в глаза, начал поглаживать меня по груди, шее и голове. Потом он опустился на колени и, как мне показалось, начал молиться, положив обе руки мне на лоб. Лица его не было видно, так низко он наклонил голову. В такой позе он простоял довольно долго, затем быстрым движением вскочил на ноги и стал делать пассы. Видно было, что ему были известны некоторые приемы, применяемые гипнотизерами. Сила гипноза Распутина была огромная. Я чувствовал, как эта сила охватывает меня и разливается теплотой по всему телу. Вместе с тем я весь был точно в оцепенении: тело мое онемело. Я попытался говорить, но язык мне не повиновался, и я медленно погружался в сон, как будто под влиянием сильного наркоза. Лишь одни глаза Распутина светились передо мной каким-то фосфорическим светом. До моего слуха доносился голос «старца», но в виде лишь неясного бормотания.
– Ну, милой, вот на первый раз и довольно будет, – проговорил Распутин.
Резким движением он потянул меня за руку. Я приподнялся и сел. Голова моя кружилась и во всем теле ощущалась слабость. Сделав над собою усилие, я встал с дивана и прошелся по комнате; ноги мои были как парализованы и плохо мне повиновались.
Прощаясь, он взял с меня обещание опять приехать к нему в один из ближайших дней.
После этого гипноза я много раз бывал у Распутина то с М. Г., то один.
– Знаешь, милой, – сказал он мне однажды, – смышленый больно ты и говорить с тобой легко. Захочешь – хоть министром тебя сделаю.
– Я с удовольствием вам буду помогать, только уж в министры меня не назначайте, – рассмеялся я.
– Ты чего смеешься? – удивился Распутин. – Думаешь, не могу?
– Григорий Ефимович, ради бога, не надо этого! – взмолился я, не на шутку испугавшись. – Подумайте, какой же я министр. Да и на что мне это нужно…
– А редко вот кто этак говорит, все больше меня просят: то устрой, это устрой.
– А как же вы эти просьбы исполняете? – спросил я.
– Пошлю кого к министру, кого к другому важному лицу с моей записочкой, чтобы устроили, а то и прямо в Царское…
– И вас все министры слушают?
– Все! – воскликнул Распутин. – Ведь мной они поставлены, как же им меня-то не слушаться? Сам премьер и тот не смеет мне поперек дороги становиться. Вот нынче через своего знакомого пятьдесят тысяч предлагал, чтобы Протопопова сменить… Сам-то, небось, боится ко мне идти – приятелей своих подсылает. Все меня боятся… Как тресну мужицким кулаком, все сразу и притихнет. С вашей братией, аристократами (он особенно как-то произнес это слово), только так и можно. Завидуют мне больно, что в сапогах по царским хоромам разгуливаю… Гордости у них, беда сколько. Ежели Господу хочешь угодить, первым делом убей свою гордыню. А вот бабы эти хуже мужчин, с их-то и надо начинать. Вот вожу я всяких барынь в баню, приведу их туда и говорю: раздевайся теперича и мой меня, мужика… Ну ежели которые начнут жеманиться, кривляться, у меня с ними расправа короткая: на скамейку – и тут вся гордыня и соскочит…
Он, видимо, был навеселе и говорил с непривычной откровенностью. Налив себе еще мадеры, он продолжал:
– А ты чего так мало пьешь? Вино-то самое лучшее лекарство будет. От всех болестей вылечивает и в аптеке не приготовляется. А знаешь ты Бадмаева? Ужо познакомлю тебя с ним. Вот уж это настоящий доктор! Что там Боткины да Деревенки (личные врачи царской семьи. – Примеч. сост.) – ничего они не смыслят: пишут всякую дрянь на бумажках, думают, больной-то поправляется, а ему все хуже да хуже. У Бадмаева средства все природные, в лесах, в горах добываются, божья благодать в них.
– Григорий Ефимович, а что государя и наследника тоже лечат этими средствами?
– Даем им. Сама (императрица. – Примеч. сост.) и Аннушка (Вырубова. – Примеч. сост.) доглядывают за этим. Боятся они, что Боткин узнает, а я их стращаю: коли узнает кто из ваших докторов про эти мои лекарства, больному заместо пользы только вред от этих лекарств будет. Ну вот они и опасаются – все делают втихомолку.
– Какие же это лекарства вы даете государю и наследнику?
– Разные, милой, разные… Вот ему самому-то дают чай пить, и от этого чаю благодать божья в нем разливается, делается у него на душе мир, и все ему хорошо, все весело – да ай люли малина. Да и то сказать, какой он царь-государь? Божий он человек. Вот ужо увидишь, как все устроим: все у нас будет по-новому.
– О чем вы говорите, Григорий Ефимович?
– Придет время, все узнаешь.
Чтобы развязать ему язык, я предложил еще выпить со мной. Мы долго молча наполняли стаканы. Распутин залпом опустошал свой, а я делал вид, что пью: подносил стакан ко рту и ставил его нетронутым на стол за вазой с фруктами, которая стояла между нами. Когда он кончил одну бутылку, то поднялся и, шатаясь, подошел к буфету за второй. Я наполнил его стакан и осторожно возобновил прерванный разговор:
– Григорий Ефимович, вы мне недавно говорили, что хотите сделать меня вашим помощником. Я согласен, но для этого мне надо знать, что вы надумали.
Распутин пристально посмотрел на меня и, немного подумав, сказал:
– Вот что, дорогой: будет, довольно воевать, довольно крови пролито; пора всю эту канитель кончать. Что, немец разве не брат тебе? Господь говорил: “Люби врага своего, как любишь брата своего”, – а какая же тут любовь?… Сам (государь. – Примеч. сост.) все артачится, да и сама (императрица. – Примеч. сост.) тоже уперлась; должно опять там кто-нибудь их худому научает, а они слушают… Ну да что там говорить! Коли прикажу хорошенько, по-моему сделают, да только у нас не все еще готово. Когда с этим делом покончим, на радостях и объявим Александру с малолетним сыном, а самого-то на отдых в Ливадию отправим… Вот радость ему огородником заделаться! Устал он больно, отдохнуть надо, да, глядишь, там, в Ливадии, около цветочков, к Богу ближе будет. А у него на душе много есть чего замаливать; одна война чего стоит – всю жизнь не замолишь!.. Коли не та бы стерва (крестьянка Гусева в Сибири нанесла Распутину удар ножом в живот незадолго до начала мировой войны. – Примеч. сост.), что меня тогда пырнула, был бы я здесь и уже не допустил бы до кровопролития… А то тут без меня все дело смастерили всякие там Сазоновы да министры окаянные; сколько беды наделали! А сама царица – мудрая правительница, вторая Екатерина. Уж, небось, последнее время она и управляет всем сама и погляди: что дальше, то лучше будет. Обещалась перво-наперво говорунов (членов Госдумы. – Примеч. сост.) разогнать. К черту их всех! Ишь, выдумали что, против помазанников Божьих пойдут. А тут их по башке и стукнем. Давно бы их пора к чертовой матери послать…
Распутин все больше и больше горячился:
– Я точно зверь травленный: все меня загрызть хотят… Поперек горла им стою. Все аристократы… За то народ меня уважает, что в мужицком кафтане да в смазанных сапогах у самого царя да у царицы советником сделался. На то воля божья! И дал мне Господь силу: все вижу да знаю, кто что замышляет… Просят все меня евреям свободу дать… Чего ж, думаю, не дать? Такие же люди, как и мы, – Божья тварь… Вот видишь, работы сколько! А помощников нету, все самому надо делать, а везде и не поспеешь… Ты – смышленый, мне и помогать будешь. Я тебя познакомлю с кем следует, и деньжонку загребешь… Только, пожалуй, тебе и ни к чему это: у тебя, небось, богатство побольше, чем у самого царя? Ну бедным отдашь…
Резко прозвучал звонок и оборвал речь Распутина. Он засуетился. По-видимому, он кого-то ожидал к себе, но, увлекшись разговором со мной, забыл о назначенном свидании и теперь заволновался, опасаясь, чтобы вновь пришедшие не застали меня у него. Быстро вскочив из-за стола, он провел меня через переднюю в свой кабинет и поспешно вышел оттуда. Я слышал, как торопливыми и неровными шагами он шел по передней, по дороге за что-то зацепил, уронил какой-то предмет и громко выругался. Он едва держался на ногах, но не терял при этом соображения. Невольно я подивился крепости этого человека.
Из передней до меня донеслись голоса вошедших. Они прошли в столовую. Я приблизился к дверям и начал прислушиваться. Разговор велся вполголоса и разобрать его было очень трудно. Тогда я осторожно приоткрыл двери и в образовавшуюся щель, через переднюю и открытые двери столовой, увидел Распутина, сидящего за столом. Близко к нему сидели пятеро человек; двое других стояли за его стулом. Некоторые из них что-то быстро заносили в свои записные книжки. Лица у всех были неприятные. У четверых был, несомненно, ярко выраженный еврейский тип; трое других, до странности похожие между собой, были белобрысые с красными лицами и маленькими глазами. Одеты они были скромно; некоторые сидели, не снимая пальто. Распутин сидел с важным видом, небрежно развалившись, и что-то им рассказывал. Вся группа эта производила впечатление собрания каких-то заговорщиков; они что-то записывали, шепотом совещались, читали какие-то бумаги. Иногда они смеялись. После того что я от Распутина услышал, у меня не было сомнений, что передо мною было сборище шпионов. В этой скромно обставленной комнате, с иконой Спасителя в углу и царскими портретами по стенам, видимо, решалась судьба многомиллионного народа. Мне хотелось покинуть скорее эту проклятую квартиру, но уйти отсюда незамеченным было невозможно. После некоторого времени, которое мне показалось бесконечным, появился Распутин с веселым и самодовольным лицом. Мне трудно было бороться с тем чувством отвращения, которое я испытывал к этому негодяю, и поэтому я быстро простился и вышел.
Больше я не мог продолжать эту отвратительную игру в “дружбу”, которая меня очень тяготила. Я был теперь уверен, что в Распутине скрыто все зло и главная причина всех несчастий России: не будет Распутина, не будет и той сатанинской силы, в руки которой попали государь и императрица. Можно ли было щадить Распутина, который губил Россию и династию, который своим предательством увеличивал количество жертв на войне?»
Из полицейского отчета для Следственной комиссии Временного правительства:
«Вырубова почти ежедневно посещала Распутина. Когда Распутин приезжал в Царское Село к Вырубовой, на Церковную улицу, то спустя тридцать минут туда приезжала Александра Федоровна, иногда приезжала Ден (Торговая ул., 4). Совещание продолжалось около 1 часа 20 минут. Однажды было так: приехали Распутин, Осипенко (секретарь митрополита Питирима. – Примеч. сост.), Пхакадзе (жених дочери Распутина. – Примеч. сост.) к Вырубовой, через 20 минут туда приехала Александра Федоровна. После ее приезда через 15 мин. Осипенко и Пхакадзе вышли и гуляли около дома 50 минут, а Распутин оставался с Александрой Федоровной. Затем Осипенко и Пхакадзе вошли обратно в дом Вырубовой, пробыли там 30 минут И все поехали в Петроград».
Из дневника Николая II:
21 декабря 1916 г.
«В 9 часов поехали всей семьей мимо здания фотографии и направо к полю, где присутствовали при грустной картине: гроб с телом незабвенного Григория, убитого в ночь на 17 дек. извергами в доме Ф. Юсупова, кот. стоял уже опущенным в могилу. О. Ал. Васильев отслужил литию, после чего мы вернулись домой. Погода была серая при 12° мороза».
Из «Петроградской газеты» от 21.03.1917:
«Если кто и хотел бы понимать все, что известно относительно покорения дам высшего общества грубым мужиком Распутиным с точки зрения гипнотизма, то он должен не забывать, что, кроме обыкновенного гипнотизма, есть еще “половой” гипнотизм, каким, очевидно, обладал в высокой степени старец Распутин.» Бехтерев.
В ночь с 10 на 11 марта 1917 г. по распоряжению председателя Временного правительства Г. Е. Львова труп Г. Е., который был захоронен в часовне Царского Села, был тайно эксгумирован. Поручение это выполнял Купчинский. Труп перевезли в Петербург и до утра оставили на грузовике в гараже Конюшенного ведомства. Вечером следующего дня гроб повезли в направлении Политехнического института. Там он был сожжен в топке литейной мастерской. Для сохранения тайны был распространен слух, что труп сожгли где-то ни то в Парголове, ни то в Пискаревском лесу. Об этом событии был составлен акт в двух экземплярах, подписанные уполномоченным Госдумы Купчинским, ротмистром Кодичевым и шестью студентами Политеха. После октябрьского переворота Луначарский направили один экземпляр в Музей революции. Весной 1995 г. житель поселка Песочный нашел этот акт и сопроводительную записку Луначарского на помойке. Эксперты полагают, что в 1930-х гг. во время одной из идеологических чисток музейных экспонатов, акт был предназначен для ликвидации, но был сохранен кем-то из работников музея для личного пользования.
В ночь на 17.12.1916 он в последний раз вышел из кв. № 20 с князем Ф. Ф. Юсуповым, одним из организаторов убийства, через черный вход справа от подворотни. Перед этим с 1902 г. Г. Е. переменил в городе шесть квартир. Самая известная из них располагалась в этом доме. Сюда он переехал с Английского проспекта, 3, 01.05.1914 (по воспоминаниям его дочери Матрены в 1909 г.).
Визитеров у Григория Ефимовича хватало и прежде, но с переездом на Гороховую, сюда, в “обитель старца”, устремляется поток просителей. К подъезду в полукруглом дворике за аркой подкатывают нарядные фаэтоны, дорогие моторы (автомобили) и извозчичьи пролетки. Вереницей тянутся через эту квартиру чины, звания и состояния. Министры, биржевые маклеры, князья, адвокаты и торговцы, фрейлины, банщики и богомольцы. Иногда днем, а чаще поздним вечером проскальзывают сюда отставные или действующие главы российского правительства – Горемыкин, Штюрмер, министры Хвостов и Протопопов, шеф Департамента полиции Белецкий и многие другие. Среди гостей выделяются явной близостью к “старцу”: Анна Александровна Вырубова; Арон Семенович Симанович, купец, личный секретарь старца; Мария Евгеньевна Головина (Муня), секретарша старца; Моисей Акимович Гинзбург, 63 лет, крупный банкир; Дмитрий Леонович Рубинштейн, 39 лет, крупный банкир; Иван Федорович Манасевич-Мануйлов, личный секретарь председателя Совета министров, репортер газеты “Новое время”; Андроников, князь, чиновник Министерства иностранных дел; Александра Александровна фон Пистелькорс (сестра Вырубовой) (р. 1878), жена офицера, Акулина Никитишна Лакшинская (р. 1874), сестра милосердия, разъезжала в санитарном поезде Ее Величества, затем переехала к старцу и жила неделями в его квартире, в некоторых случаях ее интимное общение со старцем становилось бесплатным зрелищем для жителей, чьи окна были напротив.
Старцу квартира нравилась тем, что можно было по черной лестнице выйти незаметно в переулок позади дома. Дело в том, что для его охраны на главной лестнице был создан полицейский пост, который письменно фиксировал все отлучки старца, в том числе и к проституткам. Это вызывало его неудовольствие».
Из полицейского отчета для Следственной комиссии Временного правительства:
«Установленное наружное наблюдение за крестьянином Распутиным (он же Новых), проживающим в Петрограде в доме № 64 по Гороховой улице, в первое время значительных результатов не давало, так как он был слишком осторожным и к тому же скрывался его поклонниками, старавшимися увозить его; так продолжалось до тех пор, пока кем-то из
Лиц, часто посещавших Распутина, которых не удавалось агентам установить, приходилось устанавливать путем специального за ними наблюдения и при посредстве местного полицейского надзирателя.
Около года тому назад сведения о предполагаемом покушении на Распутина были опять повторены, почему тогда же было приказано принять более тщательные меры охраны его, для чего стали назначать к нему по пять человек агентов в две смены, одного шофера, с мотором, отдельно. Всего ежедневно охрана Распутина и наблюдение за ним осуществлялись одиннадцатью человеками.
Распределение филерских постов было такое: 1) один находился в квартире, когда разрешалось, или у двери, на лестнице; 2) один – в швейцарской, в форме швейцара; 3) один – для связи между внутренним и наружным постами; 4) три (в том числе шофер) – у ворот и с мотором. В случае поездки Распутина один из филеров должен был всегда ехать с ним; бывали случаи, что ни филеров, ни мотора он не брал, уезжая из дома.
Посетителей у Распутина ежедневно бывало от 80 до 100 человек, не считая завсегдатаев. Лица, приходившие с просьбами, не выяснялись – лишь устанавливалось, по какому делу то или иное лицо приходило.
Из числа постоянных посетителей Распутина известны: Симанович, Мануйлов, Сухомлинова, Татьяна и Мария Шаховские, мать и дочь Головины, А. И. Гущина (после убийства Распутина она заболела нервным расстройством. – Примеч. сост.), полковник Ломан, генерал Комиссаров, бывший товарищ министра Белецкий, доктор Бадмаев, епископы – Варнава, Исидор, Вырубова, иногда бывал Протопопов и многие другие.
Результаты наблюдения за Распутиным с указанием выясненных лиц обычно представлялись в Департамент полиции, а черновка оставалась в отделении. Всего при осуществлении наблюдения за Распутиным было установлено до 5000 человек. Кроме выяснения связей Распутина, наблюдением была осуществлена перлюстрация его писем и ежедневно писался подробный дневник наблюдения.
Распутин часто ездил в Царское Село к Вырубовой, а в квартиру последней тогда же приезжала царица, а иногда и царь и часто дети их.
Последний год Распутин в Царское Село ездил почти всегда на моторах. Распутин редко бывал трезв. Поставщиками вина, спирта, фруктов и др. были Симанович и ресторан “Вилла Родэ”.
Около года Глобачевым приказано охранять Распутина и узнавать, с кем он видится, и каждый раз давать об этом сведения в письменной форме. Познакомился Распутин в первый раз с Протопоповым у доктора Бадмаева (Литейный пр., 16), где в то время с ними были Васильев, бывший директор Департамента полиции, Курлов и Степанов. Свидания у Бадмаева после стали очень частыми.
Мануйлов (Жуковская ул., 47) почти ежедневно посещал Распутина, а также и Распутин у него бывал. К Мануйлову в то время приезжал генерал Батюшин, как видно для свидания с Распутиным. Вырубова почти ежедневно посещала Распутина. Вместе с ней приезжала сестра милосердия Воскобойникова».
Из показаний Следственной комиссии Временного правительства С. П. Белецкого:
«…рассказ Комиссарова касался празднования Распутиным дня своего ангела – 10 января (1916 г. – Примеч. сост.). Так как об именинах мы знали от Комиссарова заранее, то с ведома Хвостова я отпустил в распоряжение Комиссарова из секретного фонда особую сумму на покупку ценных подарков не только самому Распутину и его двум дочерям, но и приехавшим к этому дню жене Распутина и его старшему сыну. Куплены были обеденное серебро, брошь, золотые часы и браслеты. В этот день филерам Комиссарова нами было поручено во что бы то ни стало проникнуть внутрь квартиры Распутина, так как нас интересовали завтрак с Вырубовой и вечер в интимной обстановке друзей Распутина. Филеры, которых Распутин сначала не пускал к себе в квартиру, к этому времени уже сумели войти в доверие к нему, сопровождая его в церковь и баню. Он уже охотно вступал с ними в разговоры и ценил обнаруживаемую ими преданность и удовольствие быть в его обществе. Поэтому, сопровождая Распутина в церковь в этот день, филеры предложили Распутину свои услуги помогать девочке – племяннице Распутина в передней при раздевании посетителей. Распутин, находясь в хорошем настроении, благодаря полученным от нас подаркам и поздравлению по телефону Вырубовой, обещавшей быть у него к завтраку, и благодаря полученной им телеграмме от высочайших особ разрешил филерам быть у него на квартире.
По возвращении Распутина из церкви к нему начали собираться избранные его знакомые с ценными подношениями. Один из рестораторов приготовил уже на свой счет обеденный стол с именинным пирогом. По приезде Вырубовой начался завтрак, проходивший до ее отъезда сдержанно, причем Мудролюбов сказал большую, в патетическом тоне, речь и подчеркнул государственное значение Распутина, как простого человека, доводящего к подножию трона болевые народные нужды. После отъезда Вырубовой в течение целого дня совершался непрерывный поток посетителей, приносивших Распутину массу ценных подарков. Целый дождь ценных подношений был прислан Распутину при письмах и карточках разных лиц, так или иначе связанных с Распутиным. Чего только не было здесь: серебряные и золотые вещи, ковры, целые гарнитуры мебели, картины, деньги и т. п. Все эти вещи жена и сын затем отвезли в с. Покровское. Затем из разных мест России было прислано Распутину много поздравительных телеграмм.
Распутин сиял от благожеланного удовольствия, с каждым приходившим к нему пил и, наконец, к вечеру свалился, и его уложили в постель. Немного протрезвившись сном, он вечером, с приходом более интимного кружка лиц, преимущественно дам, начал снова пить и требовал того же от дам, так что он почти их всех споил. Более благоразумные дамы поспешили уехать, оставшиеся же были охвачены вместе с Распутиным, дошедшим в пляске и опьянении до полного безумия, – такой разнузданностью, что хор цыган поспешил уехать, а оставшиеся посетители в большинстве заночевали у Распутина. На другой день мужья двух дам, оставшихся на ночь в квартире Распутина, ворвались к нему на квартиру с оружием в руках. Филерам стоило большого труда предупредить Распутина и дам и этим дать последним возможность скрыться из квартиры по черному ходу, успокоить мужей, для чего они проводили их по всей квартире и дали уверение, что их жен на вечере не было. Филеры затем проследили за ними и выяснили их личности.
По словам Комиссарова, докладывая ему об этом вечере, филеры не могли без омерзения вспоминать виденные ими сцены. Этот случай с мужьями запугал Распутина, и он некоторое время после этого как бы затих: был послушным, избегал выездов, боязливо прислушивался к звонкам и был благодарен нам за улаживание этой истории, обещая больше у себя на квартире замужних женщин на ночь не оставлять, и просил об этом никому, даже Вырубовой, не говорить, что мы и исполнили. Но затем в скором времени Распутин, убедившись, что эта история заглохла, начал снова вести свой прежний образ жизни, но только был сравнительно осторожен в своих отношениях к замужним женщинам».
Гороховая улица, дом 61
Из воспоминаний Матрены Распутиной:
«Утром 16 декабря отец в неурочный день засобирался в баню. Но, против обыкновения, при этом был совсем невесел.
Печально, но большую часть того дня меня дома не было. Вечером (в 8 часов. – Примеч. сост.) пришла Анна Александровна (Вырубова. – Примеч. сост.). Она уже отбросила костыли, хотя сильно хромала. Ее послала царица – спросить совета отца, как поступить с больной ногой Алексея, а заодно передать подарки всем нам.
Я отвела Анну Александровну в столовую, где отец пил свою любимую мадеру. Предложила бокал гостье. Она сделала глоток и вздохнула:
– Мы с тобой изменились, Григорий Ефимович.
– Все меняется, Аннушка.
– Я вспомнила, как увидела тебя, когда ты вошел в комнату больного царевича. Рядом с Николаем ты казался великаном.
Она снова вздохнула и передала нам подарки:
– Ее величество считает, что положение не так серьезно (с ногой Алексея. – Примеч. сост.), чтобы надо ехать в Царское.
– Пожалуй, только не пускайте к нему врачей.
(Распутин передал Вырубовой, что после визита Протопопова к нему должен заехать молодой Юсупов, чтобы отвезти его к себе в дом к больной своей жене для ее “исцеления”. Не зная, что Ирины в городе вообще нет, Вырубова стала отговаривать Распутина от столь позднего визита: она считала унизительным для него ехать тайно к княгине, если она стыдится принять Распутина открыто днем. Так что когда на следующий день Юсупов прислал императрице письмо, клянясь, что Распутина накануне не видел и к себе не приглашал, то она поняла, что он лжет. – Примеч. сост.).
Подошло время ужина. Отец пил, но не пьянел. Даже вдруг пришел в веселое расположение духа. Катя подала ужин: рыба, черный хлеб, мед – все его любимые блюда.
Отец ушел в спальню переодеться. Позвал меня. (Я отметила, что он выбрал самую лучшую свою рубашку – шелковую с голубыми васильками, – ее вышивала Александра Федоровна.)
Отец стоял у раскрытого бюро. Я увидела пачку ассигнаций.
– Это твое приданое – три тысячи рублей, – сказал отец.
Около семи часов раздался звонок в дверь. Пришел Александр Дмитриевич Протопопов – министр внутренних дел, часто навещавший нас.
Вид у него был подавленный. Он попросил нас с Варей выйти, чтобы поговорить с отцом наедине. Мы вышли, но через дверь слышали все.
– Григорий Ефимович, тебя хотят убить.
– Знаю.
– Я советовал бы тебе несколько дней не выходить из дома. Здесь ты в безопасности. – Не могу.
– Отмени все встречи.
– Поздно.
– Ну так скажи мне, по крайней мере, куда ты собрался.
– Нет. Это не моя тайна.
– Ты не понимаешь, насколько серьезно твое положение. Весьма влиятельные особы замыслили посадить на трон царевича и назначить регентом в. князя Николая Николаевича. А тебя сошлют в Сибирь либо казнят. Я знаю заговорщиков, но сейчас не могу назвать. Все, что я могу, – удвоить охрану в Царском Селе. Может, ты сегодня все же останешься дома? Подумай. Твоя жизнь нужна их величествам.
– Ладно. – Когда Протопопов ушел, отец сказал, ни к кому не обращаясь: “Я умру, когда Богу будет угодно”.
Потом около часа мы сидели в столовой. По просьбе отца я читала Евангелие от Иоанна.
Часы в прихожей пробили десять. Отец поцеловал Варю, потом меня, пожелал доброй ночи, потом отослал нас спать. Они с Катей поговорили еще, вспомнили о прежней жизни в Покровском, о купаниях и рыбалке на Туре, о хозяйстве.
Я не могла уснуть, меня заполнял страх. Когда часы пробили одиннадцать, Катя тоже легла спать. Вскоре дом погрузился в тишину, нарушаемую тиканьем часов, отсчитывающих последний час жизни моего отца в доме номер 64 по Гороховой улице. Проснулась я от телефонного звонка. Звонил Протопопов.
– Который час? – спросила я.
– Еще рано. Семь. Я хотел узнать, дома ли твой отец?
Я не знала. Пошла посмотреть. Обнаружив, что комната отца пуста, а постель не смята, вернулась к телефону.
Нет, его дома нет. – Без всяких объяснений Протопопов повесил трубку. Подавив страх, я позвонила Марии Евгеньевне, спросить, не видела ли она отца после ночи. Та ничего не знала.
Я попросила ее позвонить Юсупову и справиться об отце. Ответного звонка я так и не дождалась.
Тем временем Катя приготовила завтрак, к которому никто из нас не смог притронуться. Не в силах больше ждать, я позвонила в Царское Село Анне Александровне. Та обещала помочь.
Она, не мешкая, отправилась к царице. Начались розыски. Первым царице доложил Протопопов: о выстрелах и объяснении Феликса, будто стрелял один из гостей.
Потом позвонил в. князь Дмитрий Павлович – просил у царицы разрешения прийти на чай. Получив отказ, он, по-видимому, встревожился. Как только он повесил трубку, Анне Александровне позвонил Юсупов и просил разрешения увидеться с ней. Анна Александровна отказалась. Тогда Феликс попросил срочно устроить его встречу с царицей. Намекнул, что это касается Распутина.
В десять часов утра полицейские, прочесывавшие весь город, пришли к Юсупову. Генерал Григорьев допросил князя. Ему пришлось выслушать уже известную версию, будто стрелял один из гостей. О Распутине же князь сказал, что тот никогда у него не бывает.
Как раз когда Григорьев уходил, позвонила Мария Евгеньевна. Феликс велел ей подождать у телефона, пока он проводит генерала.
– Что ты сделал с Григорием Ефимовичем?
– Ничего. Я его несколько дней не видел.
– Феликс, не лги. Ты заезжал за ним около полуночи.
– Ах, это. Ну я всего лишь поговорил с ним несколько минут.
Мария Евгеньевна встревожилась. Феликс солгал. Она попросила князя приехать к ней.
К этому времени все уже были уверены – отец мертв. Даже царица. Она плакала, повторяя:
– Аннушка, что мы будем без него делать? Что будет с Алексеем?
Через пару дней полицейский инспектор пришел к нам домой в сопровождении епископа Исидора, который был другом отца. Инспектор показал испачканную кровью калошу, и мы тут же узнали в ней одну из отцовских. Он сообщил, что ее нашли на льду возле Петровского моста. Еще он сказал, что под лед спускались водолазы, но ничего не нашли.
Мы с Варей и раньше были уверены, что отца уже нет в живых, но теперь, увидев калошу, поняли бесповоротно, что его убили.
Послали маме телеграмму, в которой написали только, что отец болен и что ей надо приехать в Петроград.
Потом я вспомнила о письме, которое передал мне отец вечером накануне. Села читать вслух Варе и Кате: “Мои дорогие! Нам грозит катастрофа. Приближаются великие несчастья. Лик Богоматери стал темен, и дух возмущен в тишине ночи. Эта тишина долго не продлится. Ужасен будет гнев. И куда нам бежать?
В Писании сказано: ‘О дне же том и часе никто не знает’. Для нашей страны этот день настал. Будут литься слезы и кровь. Во мраке страданий я ничего не могу различить. Мой час скоро пробьет. Я не страшусь, но знаю, что расставание будет горьким. Одному Богу известны пути вашего страдания. Погибнет бесчисленное множество людей. Многие станут мучениками. Земля содрогнется. Голод и болезни будут косить людей. Явлены им будут знамения. Молитесь о своем спасении. Милостью Господа нашего и милостью заступников наших утешитесь. Григорий.”
…Денег, оставленных отцом мне на приданое, на месте не оказалось – после смерти отца в дом приходило столько народу, что невозможно было за всеми уследить. Деньги, положенные отцом на хранение в банк Дмитрия Рубинштейна, тоже пропали.
Единственной надеждой оставалось хозяйство в Покровском. Через несколько дней мы с Варей проводили маму, Дмитрия и Катю на станцию. Они ехали домой.
Теперь нас осталось только трое в квартире. Дом пустовал без просителей.
Я была поглощена рассказами Дуни о жизни отца, старательно записывала каждый эпизод в свой дневник и почти не обращала внимания на окружающий мир.
Иногда Варя приходила домой из гимназии и рассказывала о длинных очередях за хлебом, которого тщетно ждали весь день, о расхристанных солдатах, бесцельно слоняющихся по улицам.
Я выходила из дому только по средам, когда мы ездили в Царское Село. Дворец оставался едва ли не единственным спокойным местом среди бурлящего Петрограда. Во дворце все шло как обычно.
В конце февраля Дуню вызвали домой ухаживать за ее престарелым отцом. Мы с Варей остались вдвоем. Поехать в Покровское не могли – нужно было заканчивать учебу.
Привратница каждый день приходила убирать квартиру и готовить обед, но в другое время я оставалась одна… Однажды, когда стало особенно одиноко, я сняла трубку, чтобы позвонить Анне Александровне, но обнаружила, что аппарат не работает. Я вышла на улицу. Увидела огромную толпу людей, марширующих по Литейному проспекту и скандирующих “Долой немцев”. Они били витрины магазинов.
Вечером связь восстановили. Я позвонила Анне Александровне, от нее узнала, что в армии начались бунты – солдаты убивали офицеров.
Вскоре на улицах появились баррикады. Я больше не пускала Варю на занятия. Вдвоем мы сидели в холодной квартире и прислушивались к крикам за окнами.
Я позвонила Марусе Сазоновой. Человек, взявший трубку, сказал, что Маруся дома и хочет немедленно видеть нас с Варей. Мы поспешили к Сазоновым и обнаружили там всю их семью и еще человек двадцать друзей нашего отца, сидящих под охраной вооруженных солдат в гостиной. Нам сказали, что мы, как и эти люди, арестованы. Решив, что вся рыба попалась в сети, солдаты привели всех нас в какое-то здание. Там находилось множество арестованных. Многих я узнала. Дальнейшее ожидание показалось бесконечным, хотя длилось оно около двух часов. Все это время мы были окружены пьяными солдатами, не оставлявшими нас в одиночестве даже в уборной. Наконец меня вызвали на допрос.
Следователи твердили, что я должна подтвердить сведения о предосудительной связи бывшей царицы и Распутина.
Это было слишком. Мои нервы были натянуты как струны. Я истерически захохотала.
Поняв, что от меня им ничего не добиться, следователи послали за Варей.
Ясно, что от Вари они добились так же мало, как и от меня.
Вскоре нас обеих освободили.
Удивительно, но нас даже довезли на автомобиле до самого дома.
На следующее утро Варю вызвала начальница ее гимназии. Варя была первой ученицей в классе, но ей было объявлено о немедленном исключении. Дальнейших объяснений не последовало.
Ничто не удерживало нас в Петрограде. Я решила, что мы должны вернуться в Покровское. Мы уложили только то, что смогли унести сами, поручив остальное имущество заботам привратника.
Главное, я взяла с собой тетрадку, в которую записывала рассказы Дуни о жизни отца».
Гороховая ул., 64, кв. 20. Квартира Распутина.
Дом 64, окна Распутина
66. Дом Домонтовичей, родителей А. М. Коллонтай (1820-е, арх. неизвестен; прс.). Здесь жила мать И. Северянина, пока не развелась с мужем, после чего переехала на Ср. Подьяческую, 5.
68. Д. дом (1882, арх. П. И. Шестов).
70/37. Полицейский дом 3-й москов. части [1917]. Не сохранился.
Графский переулок
(от наб. р. Фонтанки до Владимирского пр.)
Головинский пер. (до 1739), Графский пер. (1739–1923, 1991 – н. в.), Пролетарский пер. (1923–1964), пер. Марии Ульяновой (1964–1991)
Назван по усадьбе графа Головина, располагавшейся на этом месте.
3. В нач. XX в. и после революции здесь находился небольшой авторемонтный завод.
Улица Рубинштейна.
5. Жила Мария Ульянова (1878–1937), сестра Ленина.
7. Электроводолечебница [1913].
9. В кв. № 18 находилась редакция еженедельного журнала «Борьба с ложью» на русском и польском языках; изд. Франц Остроменцкий [1913].
2/48. В 1876 г. коммерции советник Василий Ионович Соловьев основал склад вин.
4/7. Дом А. И. Синебрюховой (1820-е; 1853, арх. Э. Я. Шмидт).
Улица Рубинштейна.
6. Трактир с крепкими напитками «Графский» [1913].
10. Д. дом (1900, арх. И. Ю. Мошинский).
Дерптский переулок
(от наб. р. Фонтанки до Курляндской ул.)
Правая сторона Дерптского переулка
9. Д. дом (1908, инж. Л. В. Котов).
13. Д. дом (1914, инж. С. Г. Бродский).
15/11. Д. дом (1904–1905, арх. Д. А. Крыжановский).