Между небом и землей
Шрифт:
– Не все, – сказала Минна. – И при чем это тут, если я хочу ее записать. Талантливая вещь.
– Считалась талантливой.
– Считается до сих пор. Очень даже талантливая.
Абт смолк, так как ситуация становилась двусмысленной. Абт с Минной когда-то собирались пожениться, но, по никому из нас не известным причинам, она вдруг решила выйти за Гарри Серватиуса. Какая-то сложная история оскорбленных чувств. Атмосфера неловкости сгущалась. Абт ретировался, и Минна добилась своего. Поэму записали. Голос Джорджа странно звенел и срывался.
Я одинок,
Мой гребень перебирает волосы, как реестр печалей…
Джордж с виноватой ухмылкой
– Что сегодня не так, не знаешь?
– А… опять-таки Гарри, я думаю. Он в кабинете с Хилдой Хилман. Целый вечер сидят. Разговаривают.
– Джозеф, – говорит Айва, – не принесешь мне еще? – и протягивает стакан.
– Айва, – хмыкает тут Джек Брилл, – ты с ним поосторожней.
– Это ты про пунш?
– Он легко идет, а потом разбирает.
– Может, тебе хватит? – говорю я. – Ты же плохо себя чувствуешь.
– Сама не знаю, почему такая жажда напала. И не ела соленого.
– Давай я тебе лучше воды принесу.
– Воды! – Стакан отдернут с презрением.
– Тебе сегодня больше не стоит пить. Пунш очень крепкий, – говорю я ей.
Тон мой не оставляет сомнений. Я требую послушания. Тем не менее чуть погодя я обнаруживаю ее возле пунша и хмуро наблюдаю, как жадно она пьет. Я до того разозлился, что чуть не подошел и не вырвал у нее стакан. Вместо этого я затеваю с Абтом разговор на первую подвернувшуюся тему, о войне в Ливии. Переговариваясь, мы продвигаемся к кухне.
Абт, может быть, самый старый мой друг, самый близкий. Я очень к нему привязан, наверно, я всегда ценил его больше, чем он меня. Ну да какая разница. В конце концов, он же любит меня и ценит. В колледже мы одно время делили комнату. На время разошлись из-за политики. Потом вернулись в Чикаго, дружба возобновилась, а когда он работал над докторской – до прошлого июня он преподавал политологию, – то практически у нас жил.
– Мы в огромном долгу перед итальянцами, – начал Абт. – Они трезво относятся к войне. Хотят домой. Но этим наш долг не исчерпывается. Капитализм так и не превратил их в жертвы сложения и вычитания. Они остались мыслящими людьми. (Говорит медленно. Я понял: импровизирует, обычная его манера.) Не стали рубаками. У них больше вкуса и меньше ходульной спеси, чем у потомков Арминия <Арминий, или Герман (18 или 16 г. до н.э. – 19 или 21 г. н.э.) – германский вождь, разгромивший римлян в битве у Тевтобургского леса>. Тогда, конечно, они промазали. Тацит раздул германцев…
Моя злость на Айву поблекла. Я с увлечением слушаю гимн итальянцам.
– Итак, мы в долгу, – говорю я, а сам улыбаюсь. – И по-твоему, они собираются нас спасать?
– Они нам ничего плохого не сделают. И цивилизация, того гляди, начнет свое возвращение оттуда, где родилась, со Средиземного моря.
– Ты испытал эту штуку на докторе Руде?
– Уж он-то принял бы все за чистую монету и попытался бы слямзить идею. Доктор Арнольд Руд, или Мэри Бейкер Руд (Мэри Бейкер Гловер Эдди (1821-1910) – американский теолог, основательница так называемой христианской науки исцеления от болезней.), как его называет Абт, – декан его факультета и ректор колледжа.
– Как, кстати, старик?
– А что ему сделается – все лоснится, все самый дорогой лектор в городе и все так же темен, как ночь. Обожает меня обращать, и по два раза в неделю приходится его лицезреть и обсуждать «Науку и здоровье». В один прекрасный день я всажу
Тут я захохотал, и сразу другой, пронзительный хохот, почти стон, отозвался из глубины дома. Я уставился в ту сторону.
– Минна, – сказал Абт.
– Ну сделайте что-нибудь… – Я ужаснулся, услыхав этот выкрик и вспомнив, с каким она лицом нас приветствовала.
Веселье шло своим ходом, и я задумался над тем, кому вообще нужны эти сборища. Вдруг меня осенило, что цель подобных мероприятий издавна-высвобождение чувств из застенка сердца, и как гонит зверей инстинкт искать известь или соль, так и нас с элевсинских времен нужда сгоняет на празднества, чтоб с танцами и обрядами демонстрировать страданья и муки, выпускать на волю злость, желанье, тоску. Только выходит у нас неуклюже и пошло, мы утратили ритуальные навыки, полагаемся на пьянку, поубивали друг в друге богов и мстительно воем от боли. Я содрогнулся от этой жуткой картины.
– Да уж, – сказал Абт. – Плоховато ей.
Мне полегчало от того, что он смотрит на все так же, как я.
– Только зря она себе позволяет… – Торопливый топоток близился к кухне. – Есть в конце концов такие вещи, как… – Но снова он не кончил фразу. Вошла Минна в сопровождении Джорджа.
– Интересно, и какие же вещи?
– Это ты голосила? – спросил Абт.
– Я не голосила. Отойди-ка от холодильника. Мы с Джорджем пришли за льдом. И почему, спрашивается, вы затаились на кухне? Между прочим, у нас званый вечер. Эта парочка, – сказала она Джорджу, – вечно прячется по углам. Этот вот, в костюме гробовщика, и этот… круги под глазами. Как заговорщики. – И, шатаясь, вышла. Джордж с вытянутой, осуждающей физиономией потащил за ней вазу со льдом.
Абт сказал:
– Хозяйка веселится на всю катушку, а?
– Гарри что, тоже надрался? Да что там у них?
– Может, чуть и перебрал. Но, между прочим, он знает, что делает. Э, да какое нам дело…
– Я думал, у них все хорошо.
– Какие-то трения. Но – ах! – тут он скроил гримасу. – Все это довольно неаппетитно.
Я поддакнул:
– Уж конечно.
– И с меня на сегодня хватит. Эти штучки с поэмой Джорджа…
– А-а, ну да.
– Лучше от греха подальше.
Я совсем сник. Голос у Абта и лицо были ужасно несчастные. Не то чтобы он редко бывал несчастным, скорей наоборот. Но сегодня его обычный коктейль натужного веселья с желчью как-то больше горчил. Я это заметил сразу, и хоть хохотал, но, между проним, поежился, когда он размечтался насчет ножа в груди доктора Руда. Я вздохнул. Конечно, он до сих пор влюблен в Минну. Или, может, точнее сказать – так и не оправился от разочарования? Но не только в этом дело, я понял его глубинное недовольство, которое не покрыть простыми терминами – «разочарованье», «любовь». Более того, я и на себя разозлился, потому что мне, в глубине души, поднадоела несчастность Абта, поднадоело наблюдать, как он снова и снова собирает для нее все силы, как выдохшийся, но опытный боксер. Я мобилизовал все свое сочувствие. Ему же плохо, в конце концов, правда?