Между ночью и днем
Шрифт:
— Саня, ты не видел случайно этого гада Яшку?
— Да я только подъехал, а что с ним?
— Час назад побежал в магазин и до сих пор нету.
— Так сходи в магазин.
— Там тоже его нету. Еще раз извини.
В квартире мы с Катей, не мешкая и как-то не сговариваясь, очутились в постели, торопливо помогая друг другу раздеться. Время, как вчера, вытянулось в звенящую струну.
Телефонный звонок вернул меня в суровую действительность. Я знал, что это Сергей Сергеевич, и вместо
— Вы где?
— Возле метро, у булочной… Как вы догадались, что это я?
— По походке, — объяснил я.
— Прямо удивительно!
Среди вечерней суеты пожилой порученец, как ему и положено, выделялся своей неприметностью. Маскировочные очки, сутуловатая осанка, — если бы не добротный костюм, вполне сошел бы за побирушку.
— Давайте деньги, — потребовал я.
— Значит, согласны?
— Куда денешься.
Сергей Сергеевич, покосившись по сторонам, достал из внутреннего кармана пиджака довольно пухлый конверт.
— Можете пересчитать. Ровно полторы тысячи.
— Передайте хозяевам, — сказал я, — поражен ихним благородством. Могли тюкнуть по темечку — и дело с концом. А вместо этого — компенсация. Ничего не скажешь, западный стиль.
— Солидные люди, — подтвердил порученец, — Только не надо с ними шутить.
— Я себе не враг. Деньги пусть пока у тебя побудут. Только не потеряй.
Я первый протянул ему руку и, похоже, удивил его этим жестом. Ладонь у него была вялая и жирная.
…Домой я сразу не попал, хотя очень туда стремился: перехватил в скверике возбужденный дворник:
— Яшку в ментовку замели!
— За что?
— Так кто знает… они же теперь… Леша, выручай! Покалечат дурака.
Бедный старик трясся, точно с угара, и это было чудно. По его долгой мытарской жизни уж ему ли бояться лишнего тумака.
Пришлось идти в отделение, оно было рядом, через пять домов. Дядя Ваня со мной не пошел, спрятался поодаль за деревьями.
У дежурного капитана, сидевшего за перегородкой, я выяснил, за что забрали Яшу. Он возле магазина пел срамные частушки и оскорбил милиционера, который сделал ему вежливое замечание.
— Нельзя ли его отпустить? — спросил я.
— Он ваш друг? Родственник? — У капитана было мужественное, честное лицо рязанского хлебопека.
— Сосед.
— Зачем же он хулиганит, ваш сосед? Мешает людям отдыхать.
— Здесь какое-то недоразумение. Яков Терентьевич известный, заслуженный артист, деликатнейший человек…
— Раз артист, тем более должен подавать пример. Ничего, посидит месячишко, одумается. По пьяной лавочке мы все артисты.
— Товарищ капитан, позвольте за него поручиться?
Капитан поднял голову от стола, уставился на меня прямым непререкаемым взглядом:
— Вы как с луны свалились, гражданин. Порядков
— А-а, — спохватился я и полез в карман. — Разумеется! Вот, пожалуйста, залог, примите великодушно, — и опустил перед ним на стол две десятидолларовые купюры, — Извините, больше нету.
Капитан укоризненно покачал головой, смахнул деньга в открытый ящик, гаркнул в полный голос:
— Эй, Кузьмич! Слышишь меня?
— Чего?! — глухо отозвалось из глубины коридора.
— Давай приведи этого певца.
Я уже полагал дело решенным, но тут случился еще один досадный инцидент. В отделение на рысях влетели два дюжих омоновца в бронежилетах и с автоматами. Я как-то не успел сразу посторониться, и один из омоновцев, пьяненький и заводной, с ходу пребольно двинул мне локтем под ребра. Отброшенный к стене, я лишь ошалело хлопал глазами, видя перед собой два юных, перекошенных ненавистью лица.
— Кто такой? — прохрипел омоновец, надвигаясь. — Чего тут толчешься?
По его молодецкой ухватке я догадался, что следующий удар он нанесет прикладом и скорее всего в голову.
— Не надо, эй! — Капитан поднялся за стойкой. — Слышь, Сережа, не трогай… это так человек, ничего… Пускай…
С сожалением омоновец опустил автомат, а его приятель, яростно отмахнув воздух ребром ладони, свирепо процедил:
— Гляди, гад, второй раз не попадайся!
Тут же они исчезли, словно их вымело порывом ветра.
— Отчаянные ребятки, — с непонятным выражением заметил капитан. — Никакого укороту нет.
— Надежда наша, — согласился я, потирая бок. — Защитники демократии.
— Ну, про это лучше не надо…
Высокий, крупный сержант привел Якова Терентьевича, которого я с первого взгляда не признал. Морда у него была сбита набок, набрякла сизыми, раздутыми подглазьями, и сам он сделался пониже ростом. Утром был совсем не такой.
— Что это с ним? — спросил я у капитана. Но за него ответил сержант.
— Оказывал сопротивление, — заметил веско, — Вот и пострадал маленько.
За руку я вывел Яшу на улицу, в прохладный ночной мрак, но заговорил он только в виду родного подъезда. Вырвался из наших с дядей Ваней дружеских рук и грозно объявил:
— Уеду! Завтра же уеду из этой проклятой страны!
— Вот оно как! — удивился дворник. — И куда же направишься, Яша?
— С тобой я вообще не разговариваю, старый дурак. А тебе, Саня, скажу. Днями получу ангажемент, мне твердо обещали, уеду в Европу, оттуда пришлю приглашение. Ты меня вырвал из рук палачей, и этого я тебе не забуду.
— В чем же я-то виноват, — поинтересовался дворник. — Я тебя ждал, ждал…
— Ты сколько денег дал, ты считал?
— Как сколько? Ровно на бутылку, еще с прикидом.